насъ благородство есть, а нѣтъ крестьянъ, которые наше благородство оберегали, а, во-вторыхъ, нынче и мода такая, чтобы русской простонародности подражать.
Купецъ не сталъ больше торговаться.
— Нечего, видно, съ тобою говорить — ты чищеный, — крестись передъ образомъ и по рукамъ.
Баринъ согласенъ молиться, но только деньги впередъ требуетъ и мѣстечко на столѣ ударяетъ, гдѣ ихъ передъ нимъ положить желательно.
Купецъ о то самое мѣсто деньги и выклалъ.
— Ладно, молъ, — вели, только скорѣе, чѣмъ попало новое кулье набивать, — я хочу, чтобы при мнѣ вся погрузка была готова и караванъ отплылъ.
Нагрузили барку кулями, въ которыхъ, чортъ знаетъ, какой дряни набили подъ видомъ драгоцѣнной пшеницы; застраховалъ все это купецъ въ самой дорогой цѣнѣ, отслужили молебенъ съ водосвятіемъ, покормили православный народушко пирогами съ легкимъ и съ сердцемъ, и отправили судно въ ходъ. Барки поплыли своимъ путемъ, а купецъ, время не тратя, съ бариномъ подвелъ окончательные счеты по-Божьему, взялъ бумаги и полетѣлъ своимъ путемъ въ Питеръ и прямо на Аглицкую набережную къ толстому англичанину, которому раньше запродажу совершилъ по тому дивному образцу, который на выставкѣ былъ.
— Зерно, говоритъ, — отправлено въ ходъ и вотъ документы и страховка: — прошу теперь мнѣ отдать, что слѣдуетъ, на такое-то количество, вторую часть полученія.
Англичанинъ посмотрѣлъ документы и сдалъ ихъ въ контору, а изъ несгораемаго шкафа вынулъ деньги и заплатилъ.
Купецъ завязалъ ихъ въ платокъ и ушелъ.
Тутъ фальцетъ перебилъ разсказчика словами:
— Вы какія-то страсти говорите.
— Я говорю вамъ то, что въ дѣйствительности было.
— Ну, — такъ значитъ, этотъ купецъ, взявши у англичанина деньги, бѣжалъ, что ли, съ ними за границу?
— Вовсе не бѣжалъ. Чего истинный русскій человѣкъ побѣжитъ за границу? Это не въ его правилахъ: да онъ и никакого другого языка, кромѣ русскаго, не знаетъ. Никуда онъ не бѣжалъ.
— Такъ какъ же онъ ни аглицкаго консула, ни посла
нас благородство есть, а нет крестьян, которые наше благородство оберегали, а, во-вторых, нынче и мода такая, чтобы русской простонародности подражать.
Купец не стал больше торговаться.
— Нечего, видно, с тобою говорить — ты чищеный, — крестись перед образом и по рукам.
Барин согласен молиться, но только деньги вперед требует и местечко на столе ударяет, где их перед ним положить желательно.
Купец о то самое место деньги и выклал.
— Ладно, мол, — вели, только скорее, чем попало новое кулье набивать, — я хочу, чтобы при мне вся погрузка была готова и караван отплыл.
Нагрузили барку кулями, в которых, черт знает, какой дряни набили под видом драгоценной пшеницы; застраховал все это купец в самой дорогой цене, отслужили молебен с водосвятием, покормили православный народушко пирогами с легким и с сердцем, и отправили судно в ход. Барки поплыли своим путем, а купец, время не тратя, с барином подвел окончательные счеты по-Божьему, взял бумаги и полетел своим путем в Питер и прямо на Аглицкую набережную к толстому англичанину, которому раньше запродажу совершил по тому дивному образцу, который на выставке был.
— Зерно, — говорит, — отправлено в ход и вот документы и страховка: — прошу теперь мне отдать, что следует, на такое-то количество, вторую часть получения.
Англичанин посмотрел документы и сдал их в контору, а из несгораемого шкафа вынул деньги и заплатил.
Купец завязал их в платок и ушел.
Тут фальцет перебил рассказчика словами:
— Вы какие-то страсти говорите.
— Я говорю вам то, что в действительности было.
— Ну, — так значит, этот купец, взявши у англичанина деньги, бежал, что ли, с ними за границу?
— Вовсе не бежал. Чего истинный русский человек побежит за границу? Это не в его правилах: да он и никакого другого языка, кроме русского, не знает. Никуда он не бежал.
— Так как же он ни аглицкого консула, ни посла
