— Что-то ужъ, знаете, очень хорошо показалось, такъ что даже и плохо вѣрится. Переспросилъ еще разъ, и опять то же самое слышу: богатая, годъ замужемъ и кофе съ нею пить можно.
— Не врешь ли ты? — говорю жиду.
— Зачѣмъ врать? отвѣчаетъ, — я все честно сдѣлаю: вы сидите сегодня вечеромъ дома, а какъ только смеркнется къ вамъ придетъ ея няня.
— А мнѣ на какой чортъ нужна ея няня?
— Иначе нельзя. Это здѣсь такой порядокъ.
— Ну, если такой порядокъ, то дѣлать нечего, въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ. Хорошо; скажи ея нянѣ, что я буду сидѣть дома и буду ея дожидаться.
— И огня, говоритъ, — у себя не зажигайте.
— Это зачѣмъ?
— А чтобы думали, что васъ дома нѣтъ.
Пожалъ плечами и на это согласился.
— Хорошо, говорю, — не зажгу.
Въ заключеніе жидъ съ меня за свои услуги червонецъ потребовалъ.
— Какъ, говорю, — червонецъ! Ничего еще не видя, да ужъ и червонецъ! Это жирно будетъ.
Но онъ, шельма этакій, должно быть травленый.
Улыбается и говоритъ:
— Нѣтъ; ужъ послѣ того какъ увидите — поздно будетъ получать. Военные, говорятъ, тогда не того…
— Ну, говорю, — про военныхъ ты не смѣй разсуждать, — это не твое дѣло, а то я разобью тебѣ морду и рыло и скажу, что оно такъ и было.
А впрочемъ, далъ ему злата и проклялъ его и вѣрнаго позвалъ раба своего.
Далъ денщику двугривенный и говорю:
— Ступай куда знаешь и нарѣжься какъ сапожникъ, только чтобы вечеромъ тебя дома не было.
Все, замѣчайте, прибавляется расходъ къ расходу. Совсѣмъ не то, что васильки рвать. Да можетъ быть еще и няньку надо позолотить.
Наступилъ вечеръ; товарищи всѣ разошлись по кофейнямъ. Тамъ тоже дѣвицы служатъ и есть довольно любопытныя, — а я притворился, солгалъ товарищамъ, будто зубы болятъ и будто мнѣ надо пойти въ лазаретъ къ фельдшеру
— Что-то уж, знаете, очень хорошо показалось, так что даже и плохо верится. Переспросил еще раз, и опять то же самое слышу: богатая, год замужем и кофе с нею пить можно.
— Не врешь ли ты? — говорю жиду.
— Зачем врать? — отвечает, — я все честно сделаю: вы сидите сегодня вечером дома, а как только смеркнется к вам придет ее няня.
— А мне на какой черт нужна ее няня?
— Иначе нельзя. Это здесь такой порядок.
— Ну, если такой порядок, то делать нечего, в чужой монастырь с своим уставом не ходят. Хорошо; скажи ее няне, что я буду сидеть дома и буду ее дожидаться.
— И огня, — говорит, — у себя не зажигайте.
— Это зачем?
— А чтобы думали, что вас дома нет.
Пожал плечами и на это согласился.
— Хорошо, — говорю, — не зажгу.
В заключение жид с меня за свои услуги червонец потребовал.
— Как, — говорю, — червонец! Ничего еще не видя, да уж и червонец! Это жирно будет.
Но он, шельма этакий, должно быть травленый.
Улыбается и говорит:
— Нет; уж после того как увидите — поздно будет получать. Военные, говорят, тогда не того…
— Ну, — говорю, — про военных ты не смей рассуждать, — это не твое дело, а то я разобью тебе морду и рыло и скажу, что оно так и было.
А впрочем, дал ему злата и проклял его и верного позвал раба своего.
Дал денщику двугривенный и говорю:
— Ступай куда знаешь и нарежься как сапожник, только чтобы вечером тебя дома не было.
Все, замечайте, прибавляется расход к расходу. Совсем не то, что васильки рвать. Да может быть еще и няньку надо позолотить.
Наступил вечер; товарищи все разошлись по кофейням. Там тоже девицы служат и есть довольно любопытные, — а я притворился, солгал товарищам, будто зубы болят и будто мне надо пойти в лазарет к фельдшеру
