— Будешь ли „жить“ съ женой какъ слѣдуетъ… какъ законъ велитъ? Говори!
Подсудимый нѣсколько секундъ помолчалъ и наконецъ вдругъ заметался.
— Вашескородіе! Мнѣ не токма что говорить, а даже думать… увольте меня, вашескородіе!
— А коли такъ — маршъ въ холодную! И завтра чтобы безъ разговоровъ! А будешь разговаривать — такъ вспрысну, что до новыхъ вѣниковъ не забудешь! Маршъ!
И помахавъ (чтобъ крѣпче было) у подсудимаго подъ носомъ указательнымъ перстомъ, Вальяжный приказалъ его увести, и затѣмъ, обратившись ко мнѣ, протянулъ обѣ руки и воскликнулъ:
— Ну, вотъ, вы и къ намъ! очень радъ! очень радъ! Аннушка! чаю!
До бостона я съ полчаса спорилъ съ Вальяжнымъ. Онъ говорилъ, что „есть въ законахъ“ — я говорилъ, что „нѣтъ въ законахъ“. Послали за письмоводителемъ — тотъ отвѣтилъ на-двое: „самъ не видалъ, а, должно быть, гдѣ-нибудь да есть“. Аннушка, вслушавшаяся въ нашъ разговоръ, тоже склонялась въ пользу того мнѣнія, что гдѣ-нибудь да должно быть: „потому, ежели они теперича въ бракѣ, какіе же это будутъ порядки, если жена свово положенія отъ мужа получать не будетъ“. Даже подоспѣвшій къ бостону судья — и тотъ сказалъ, что нужно гдѣ-нибудь въ примѣчаніяхъ поискать, потому что иногда гдѣ не чаешь, тамъ-то именно и обрѣтешь сокровище. Кончилось тѣмъ, что Вальяжный приказалъ письмоводителю къ завтраму отыскать законъ, и въ заключеніе прибавилъ:
— А ночь онъ пускай въ холодной посидитъ! Тамъ что̀ еще окажется, а ему — наука!
Въ теченіе вечера дѣло хотя и недостаточно, но все-таки слегка для меня объяснилось. Обвиняемый былъ любезновскій мѣщанинъ, Никаноръ Сергѣевъ Изувѣровъ, имѣвшій въ городѣ лучшую игрушечную мастерскую. Человѣкъ трезвый, трудолюбивый и послушливый, онъ представлялъ собой идеалъ обывателя, какимъ ему передъ Богомъ и страшнымъ Его судомъ предстать надлежитъ. Слава объ его мастерствѣ доходила нѣкоторымъ образомъ даже до столицъ, потому что всякій заѣзжій по дѣламъ службы столичный чиновникъ
