Уныніе и проч.) — и они не могли отказать себѣ въ этомъ удовольствіи.
Вотъ это-то среднее существо, глаза долу опускающее, но и изъ-подъ закрытыхъ вѣкъ блудливо окрестъ высматривающее, и выбрали Добродѣтели, чтобъ войти въ переговоры съ Пороками, и такой общій modus vivendi изобрѣсти, при которомъ и тѣмъ, и другимъ было бы жить вольготно.
— Да ты по нашему-то умѣешь ли? — вздумало-было предварительно проэкзаменовать его Галантерейное Обращеніе.
— Я-то? — изумилось Лицемѣріе: — да я вотъ какъ…
И не успѣли Добродѣтели опомниться, какъ у Лицемѣрія ужъ и глазки опущены, и руки на груди сложены, и румянчикъ на щечкахъ играетъ… дѣвица, да и шабашъ!
— Ишь, дошлая! Ну, а по ихнему, по порочному… какъ?
Но Лицемѣріе даже не отвѣтило на этотъ вопросъ. Въ одинъ моментъ оно учинило нѣчто ни для кого явственно невидимое, но до такой степени достовѣрное, что Прозорливство только сплюнуло: тьфу!
И затѣмъ всѣ одинаково рѣшили: написать у нотаріуса Бизяева общую довѣренность для хожденія по всѣмъ добродѣтельскимъ дѣламъ и вручить ее Лицемѣрію.
Взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ: какъ ни горько, а пришлось у Пороковъ пардону просить. Идетъ Лицемѣріе въ ихній подлый вертепъ и отъ стыда не знаетъ, куда глаза дѣвать. „Вездѣ-то ныньче это паскудство развелось!“ жалуется оно вслухъ, а мысленно прибавляетъ: „ахъ, хорошо Пороки живутъ!“ И точно, не успѣло Лицемѣріе съ версту отъ добродѣтельской резиденціи отойти, какъ ужъ со всѣхъ сторонъ на него разливнымъ моремъ пахнуло. Смѣхи, да пляски, да игры — стонъ отъ веселья стоитъ. И городъ какой отмѣнный Пороки для себя выстроили: просторный, свѣтлый, съ улицами и переулками, съ площадями и бульварами. Вотъ улица Лжесвидѣтельства, вотъ площадь Предательства, а вотъ и Срамной бульваръ. Самъ Отецъ Лжи тутъ сидѣлъ и изъ лавочки клеветой распивочно и на-выносъ торговалъ.
Но какъ ни весело жили Пороки, какъ ни опытны они были во всякихъ канальскихъ дѣлахъ, а, увидѣвши Лицемѣріе, и они ахнули. Съ виду — ни дать, ни взять, сущая дѣвица; но точно ли сущая —
