сопричислены: водяныя блохи, пауки, черви, жуки, лягушки, раки и прочіе водяные обыватели. Но не рыбы.
— Маловато для меня. Головель! неужто такой законъ есть? — обратилась щука къ головлю.
— Въ забвеніи, ваше высокостепенство! — ловко вывернулся головель.
— Я такъ и знала, что не можно такому закону быть. Ну, а еще ты чего всечасно, карась, ожидаешь?
— А еще ожидаю, что справедливость восторжествуетъ. Сильные не будутъ тѣснить слабыхъ, богатые — бѣдныхъ. Ты, щука, всѣхъ сильнѣе и ловче — ты и дѣло на себя посильнѣе возьмешь; а мнѣ, карасю, по моимъ скромнымъ способностямъ, и дѣло скромное укажутъ. Всякій для всѣхъ, и всѣ для всякаго — вотъ какъ будетъ. Когда мы другъ за дружку стоять будемъ, тогда и подкузьмить насъ никто не сможетъ. Неводъ-то еще гдѣ покажется, а ужъ мы драло! Кто подъ камень, кто на самое дно въ илъ, кто въ нору или подъ корягу. Уху-то пожалуй-что, видно, бросить придется!
— Не знаю. Не очень-то любятъ люди бросать, то, что̀ имъ вкуснымъ кажется. Ну, да это еще когда-то будетъ. А вотъ что: такъ значитъ, по твоему, и я работать должна?
— Какъ прочіе, такъ и ты.
— Въ первый разъ слышу. Поди проспись!
Проспался ли, нѣтъ ли карась, но ума у него во всякомъ случаѣ не прибавилось. Въ полдень опять онъ явился на диспутъ, и не только безъ всякой робости, но даже противъ прежняго веселѣе.
— Такъ ты полагаешь, что я работать стану, и ты отъ моихъ трудовъ лакомиться будешь? — прямо поставила вопросъ щука.
— Всѣ другъ отъ дружки… отъ общихъ, взаимныхъ трудовъ…
— Понимаю: „другъ отъ дружки“… а между прочимъ и отъ меня… гм! Думается однакожъ, что ты это зазорныя рѣчи говоришь. Головель! какъ, по нынѣшнему, такія рѣчи называются?
— Сицилизмомъ, ваше высокостепенство!
— Такъ я и знала, Давненько я ужъ слышу: бунтовскія, молъ, рѣчи карась говоритъ! Только думаю: дай, лучше сама послушаю… Анъ вотъ ты каковъ!
Молвивши это, щука такъ выразительно щелкнула по водѣ хвостомъ, что какъ ни простъ былъ карась, но и онъ догадался.
