жизни не ворогъ, и я въ томъ числѣ; такъ въ чемъ же тутъ моя вина?
— Да ты хоть пообѣщай!
— И обѣщать, ваше степенство, не могу. Вотъ лиса — та вамъ что̀ хотите обѣщаетъ, а я — не могу.
Что̀ дѣлать! Подумалъ, подумалъ медвѣдь, да наконецъ и рѣшилъ.
— Пренесчастнѣйшій ты есть звѣрь — вотъ что̀ я тебѣ скажу! — молвилъ онъ волку. — Не могу я тебя судить, хоть и знаю, что много беру на душу грѣха, отпуская тебя. Одно могу прибавить: на твоемъ мѣстѣ я не только бы жизнью не дорожилъ, а за благо бы смерть для себя почиталъ! И ты надъ этими моими словами подумай!
И отпустилъ волка на всѣ четыре стороны.
Освободился волкъ изъ медвѣжьихъ лапъ и сейчасъ опять за старое ремесло принялся. Стонетъ отъ него лѣсъ, да и шабашъ. Повадился въ одну и ту же деревню; въ двѣ, въ три ночи цѣлое стадо зря перерѣзалъ — и ништо ему. Заляжетъ съ сытымъ брюхомъ въ болотѣ, потягивается да глаза жмуритъ. Даже на медвѣдя, своего благодѣтеля, войной пошелъ, да тотъ, по счастію, во̀-время спохватился да только лапой ему издали погрозилъ.
Долго ли, коротко ли онъ такъ буйствовалъ, однако и къ нему наконецъ старость пришла. Силы убавились, проворство пропало, да вдобавокъ мужичокъ ему спинной хребетъ полѣномъ перешибъ; хоть и отлежался онъ, а все-таки ужъ на прежняго удальца-живорѣза непохожъ сталъ. Кинется въ догонку за зайцемъ — а ногъ-то ужъ нѣтъ. Подойдетъ къ лѣсной опушкѣ, овечку изъ стада попробуетъ унести — а собаки такъ и скачутъ-заливаются. Подожметъ онъ хвостъ, да и бѣжитъ съ пусто̀мъ.
— Никакъ я ужъ и собакъ бояться сталъ? — спрашиваетъ онъ себя.
Воротится въ логово и начнетъ выть. Сова въ лѣсу рыдаетъ да онъ въ болотѣ воетъ — страсти Господни, какой поднимется въ деревнѣ переполохъ!
Только промыслилъ онъ однажды ягненочка и волочётъ его за шиворотъ въ лѣсъ. А ягненочекъ-то самый еще несмысленочекъ былъ; волочётъ его волкъ, а онъ не понимаетъ. Только одно твердитъ: — Что̀ такое? что̀ такое?
