такъ задавить да бросить — только лѣсъ запахомъ его падали заразишь. Дай, посмотрю: можетъ быть, у него совѣсть есть. Коли есть совѣсть, да поклянется онъ впередъ не разбойничать — я его отпущу“.
— Волкъ, а, волкъ! — молвилъ Топтыгинъ: — неужто у тебя совѣсти нѣтъ?
— Ахъ, что̀ вы, ваше степенство! — отвѣтилъ волкъ: — развѣ можно хоть одинъ день на свѣтѣ безъ совѣсти прожить!
— Стало быть, можно, коли ты живешь. Подумай: каждый божій день только и вѣстей про тебя, что ты или шкуру содралъ, или зарѣзалъ — развѣ это на совѣсть похоже?
— Ваше степенство! позвольте вамъ доложить! долженъ ли я пить-ѣсть, волчиху свою накормить, волчатъ воспитать? какую вы на этотъ счетъ резолюцію изволите положить?
Подумалъ-подумалъ Михайло Иванычъ, — видитъ: коли положено волку на свѣтѣ быть, стало-быть и прокормить онъ себя право имѣетъ.
— Долженъ, — говоритъ.
— А вѣдь я кромѣ мясного — ни-ни! Вотъ хоть бы ваше степенство къ примѣру взять: вы и малинкой полакомитесь, и медкомъ отъ пчелъ позаимствуетесь, и овсеца пососете, а для меня ничего этого хоть бы не было! Да опять же и другая вольгота у вашего степенства есть: зимой, какъ заляжете вы въ берлогу, ничего вамъ, кромѣ собственной лапы, не требуется. А я и зиму, и лѣто — нѣтъ той минуты, чтобы я о пищѣ не думалъ! И все объ мясцѣ. Такъ какимъ же родомъ я эту пищу добуду, коли прежде не зарѣжу или не задушу?
Задумался медвѣдь надъ этими волчьими словами, однако все еще попытать хочетъ.
— Да ты бы, — говоритъ, — хоть полегче, что-ли…
— Я и то, ваше степенство, сколько могу, облегчаю. Лисица — та зудитъ; рванетъ разъ — и отскочитъ, потомъ опять рванетъ — и опять отскочитъ… А я прямо за горло хватаю — шабашъ!
Еще пуще задумался медвѣдь. Видитъ, что волкъ ему правду-матку рѣжетъ, а отпустить его все еще опасается: сейчасъ онъ опять за разбойныя дѣла примется.
— Раскайся, волкъ! — говоритъ.
— Не въ чемъ мнѣ, ваше степенство, каяться. Никто своей
