принять въ разсчетъ, что большая часть того прошлаго, за которое онъ себя такъ клянетъ, принадлежитъ совсѣмъ не ему, бѣдному и жалкому пропойцу, а какой-то тайной, чудовищной силѣ, которая крутила и вертѣла имъ, какъ крутитъ и вертитъ въ степи вихрь ничтожною былинкою. Что̀ такое его прошлое? почему онъ прожилъ его такъ, а не иначе? что такое онъ самъ? — все это такіе вопросы, на которые онъ можетъ отвѣчать только удивленіемъ и полнѣйшею безсознательностью. Иго строило его жизнь; подъ игомъ родился онъ, подъ игомъ же сойдетъ и въ могилу. Вотъ, пожалуй, теперь и явилось сознаніе — да на что̀ оно ему нужно? затѣмъ ли оно пришло, чтобъ безжалостно поставить вопросы и отвѣтить на нихъ молчаніемъ? затѣмъ ли, чтобъ погубленная жизнь вновь хлынула въ разрушенную храмину, которая не можетъ ужъ выдержать наплыва ея?
Увы! проснувшееся сознаніе не приноситъ ему съ собой ни примиренія, ни надежды, а встрепенувшаяся совѣсть указываетъ только одинъ выходъ — выходъ безплоднаго самообвиненія. И прежде кругомъ была мгла, да и теперь та же мгла, только населившаяся мучительными привидѣніями; и прежде на рукахъ звенѣли тяжелыя цѣпи, да и теперь тѣ же цѣпи, только тяжесть ихъ вдвое увеличилась, потому что онъ понялъ, что это цѣпи. Льются рѣкой безполезныя пропойцевы слезы; останавливаются передъ нимъ добрые люди и утверждаютъ, что въ немъ плачетъ вино.
— Батюшки! не могу… несносно! — крикомъ кричитъ жалкій пропоецъ, а толпа хохочетъ и глумится надъ нимъ. Она не понимаетъ, что пропоецъ никогда не былъ такъ свободенъ отъ винныхъ паровъ, какъ въ эту минуту, что онъ просто сдѣлалъ несчастную находку, которая разрываетъ на части его бѣдное сердце. Еслибы она сама набрела на эту находку, то уразумѣла бы, конечно, что есть на свѣтѣ горесть, лютѣйшая изъ всѣхъ горестей — это горесть внезапно обрѣтенной совѣсти. Она уразумѣла бы, что и она настолько же подъяремная и изуродованная духомъ толпа, насколько подъяременъ и нравственно искаженъ взывающій передъ нею пропоецъ.
„Нѣтъ, надо какъ-нибудь ее сбыть! а то съ ней пропадешь, какъ собака!“ думаетъ жалкій пьяница и уже хочетъ бросить свою находку на дорогу, но его останавливаетъ близь стоящій хожалый.
— Ты, братъ, кажется, подбрасываніемъ подметныхъ пасквилей
