жицкимъ его трудомъ не гнушались. И выстроилъ онъ корабль не корабль, а такую посудину, чтобъ можно было океанъ-море переплыть вплоть до самой Подъяческой.
— Ты смотри, однако, каналья, не утопи насъ! — сказали генералы, увидѣвъ покачивавшуюся на волнахъ ладью.
— Будьте покойны, господа генералы, не въ перво̀й! — отвѣчалъ мужикъ и сталъ готовиться къ отъѣзду.
Набралъ мужикъ пуху лебяжьяго мягкаго и устлалъ имъ дно лодочки. Устлавши, уложилъ на дно генераловъ и, перекрестившись, поплылъ. Сколько набрались страху генералы во время пути отъ бурь да отъ вѣтровъ разныхъ, сколько они ругали мужичину за его тунеядство — этого ни перомъ описать, ни въ сказкѣ сказать. А мужикъ все гребетъ да гребетъ, да кормитъ генераловъ селедками.
Вотъ наконецъ и Нева-матушка, вотъ и Екатерининскій славный каналъ, вотъ и Большая Подъяческая! Всплеснули кухарки руками, увидѣвши, какіе у нихъ генералы стали — сытые, бѣлые да веселые. Напились генералы кофею, наѣлись сдобныхъ булокъ и надѣли мундиры. Поѣхали они въ казначейство, и сколько тутъ денегъ загребли — того ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ описать!
Однако и объ мужикѣ не забыли — выслали ему рюмку водки да пятакъ серебра: веселись, мужичина!
Пропала совѣсть. По старому толпились люди на улицахъ и въ театрахъ; по старому они то догоняли, то перегоняли другъ друга; по старому суетились и ловили на-лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдругъ стало недоставать и что въ общемъ жизненномъ оркестрѣ перестала играть какая-то дудка. Многіе начали даже чувствовать себя бодрѣе и свободнѣе. Легче сдѣлался ходъ человѣка; ловчѣе стало подставлять ближнему ногу, удобнѣе льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. Всякую болѣсть вдругъ какъ рукой сняло; люди не шли, а какъ будто неслись; ничто не огорчало ихъ, ничто не заставляло задуматься; и настоящее, и будущее — все, казалось, такъ и отдавалось имъ въ руки, — имъ, счастливцамъ, не замѣтившимъ о пропажѣ совѣсти.
