зать что-нибудь.—„Да что-то сегодня не вкусенъ супъ…“ Онъ не успѣлъ еще договорить, какъ кроткій П. А. свирѣпѣетъ.—„А чѣмъ онъ нехорошъ, позвольте спросить?“ вдругъ спрашиваетъ онъ въ негодованіи:—„самъ покупалъ провизію, старался угодить—и вотъ награда! Чѣмъ нехорошъ супъ?“—„Нѣтъ, я ничего, право…“ начинаетъ тотъ.—„Нѣтъ, извольте сказать, чѣмъ онъ нехорошъ, я требую этого“, продолжаетъ онъ, окидывая всѣхъ взглядомъ:—„двадцать человѣкъ обѣдаютъ, никто ни слова не говоритъ, вы одни только… Господа! я спрашиваю васъ—чѣмъ нехорошъ супъ? Я, кажется, прилагаю всѣ старанія,“ говоритъ онъ со слезами въ голосѣ и съ паѳосомъ:—„общество удостоило меня довѣрія, надѣюсь, никто до сихъ поръ не былъ противъ этого, что я блистательно оправдывалъ это довѣріе; я дорожу оказанною мнѣ довѣренностью…“ и такъ продолжаетъ, пока дружно не захохочутъ всѣ, и наконецъ онъ самъ. Иногда на другомъ концѣ заведутъ стороной, вполголоса, разговоръ, что вотъ зелень не свѣжа, да и дорога, что кто-нибудь будто былъ на берегу и видѣлъ лучше, дешевле.—„Что вы тамъ шепчете, позвольте спросить?“ строго спросить онъ.—„Вамъ что за дѣло?“—„Можетъ быть, что-нибудь насчетъ стола, находите, что это не хорошо, дорого, такъ снимите съ меня эту обязанность: я цѣню ваше довѣріе; но если я могъ возбудить подозрѣнія, недостойныя васъ и меня, то я готовъ отказаться…“ Онъ даже встанетъ, положитъ салфетку, но общій хохотъ опять усадитъ его на мѣсто.
Избалованный общимъ вниманіемъ и участіемъ, а можетъ быть и баловень дома, онъ любилъ иногда привередничать. Начнетъ охать, вздыхать, жаловаться на небывалый недугъ, или утомленіе отъ своихъ обязанностей, и требуетъ утѣшеній.—„Витулъ, Витулъ!“ томно кличетъ онъ, отходя ко сну, своего вѣстового.—„Я такъ усталъ сегодня: раздѣнь
