Банка эта мелка относительно общей глубины моря, но имѣетъ достаточную глубину для большихъ кораблей. На ней не только безопасно, но даже волненіе не такъ чувствительно. На ней стараются особенно держаться голландскія рыбачьи суда.—„Ну что, подвигаемся?“ спросите потомъ вечеромъ у дѣда, общаго оракула.—„Какъ же, отлично: крутой бейдевиндъ: 7½ узловъ хода“.—„Да подвигаемся ли впередъ?“ спрашиваете вы съ нетерпѣніемъ.—„Разумѣется; впередъ: къ Галлоперскому маяку“, отвѣчаетъ дѣдъ:—„ужъ, чай, и видѣнъ!“
Вслѣдствіе этого на столѣ чаще стала появляться солонина; состарѣвшіяся отъ морскихъ треволненій куры и утки, и поросята, выросшіе до степени свиней, поступили въ число тонкихъ блюдъ. Даже прѣсную воду стали выдавать по порціямъ: сначала по двѣ, потомъ по одной кружкѣ въ день на человѣка, только для питья. Умываться предложено было морской водой, или не умываться, ad libitum. Скажу вамъ по секрету, что Ѳаддеевъ изловчился какъ-то обманывать бдительность Терентьева, трюмнаго унтеръ-офицера, и изъ-подъ носа у него таскалъ изъ систернъ каждое утро по кувшину воды мнѣ на умыванье.—„Досталъ“, говорилъ онъ радостно каждый разъ, вбѣгая съ кувшиномъ въ каюту:—„на, вотъ, ваше высокоблагородіе, мойся скорѣе, чтобъ не застали, да не спросили, гдѣ взялъ, а я пока достану тебѣ полотенце рожу вытереть!“ (ей-Богу, не лгу!) Это костромское простодушіе такъ нравилось мнѣ, что я Христомъ Богомъ просилъ другихъ не учить Ѳаддеева, какъ обращаться со мною. Такъ удавалось ему дня три, но однажды онъ воротился съ пустымъ кувшиномъ, ерошилъ рукой затылокъ, чесалъ спину и чему-то хохоталъ, хотя сквозь смѣхъ проглядывала нѣкоторая принужденность.—„Э! лѣшій, чортъ, какую затрещину далъ!“ сказалъ онъ наконецъ, гладя то спину, то голову.—„Кто, за что?“—„Терентьевъ, чортъ
