свѣта“.—„Какъ же ѣхать?—„Матросы сказывали, что сухимъ путемъ можно.“—„Отчего жъ не по морю?“—„Ахъ, Господи! какія страсти разсказываютъ. Говорятъ: вонъ съ этого бревна, что наверху поперекъ виситъ…“—„Съ рея“, поправилъ я.—„Что жъ случилось?“—„Въ бурю вѣтромъ пятнадцать человѣкъ въ море снесло; насилу вытащили, а одинъ утонулъ. Не ѣздите, Христа ради!“ Вслушавшись въ нашъ разговоръ, Ѳаддеевъ замѣтилъ, что качка ничего, а что есть на морѣ такія мѣста, гдѣ „крутитъ“, и когда корабль въ эдакую „кручу“ попадаетъ, такъ сейчасъ вверхъ килемъ перевернется.—„Какъ же быть-то“, спросилъ я,—„и гдѣ такія мѣста есть?“—„Гдѣ такія мѣста есть?“ повторилъ онъ:—„штурмана знаютъ, туда не ходятъ“.
Итакъ мы снялись съ якоря. Море бурно и желто, облака сѣрыя, непроницаемыя; дождь и снѣгъ шли поперемѣнно— вотъ что провожало насъ изъ отечества. Ванты и снасти леденѣли. Матросы въ байковыхъ пальто жались въ кучу. Фрегатъ, со скрипомъ и стономъ, переваливался съ волны на волну; берегъ, въ виду котораго шли мы, зарылся въ туманахъ. Вахтенный офицеръ, въ кожаномъ пальто и клеенчатой фуражкѣ, зорко глядѣлъ вокругъ, стараясь не выставлять наружу ничего, кромѣ усовъ, которымъ предоставлялась полная свобода мерзнуть и мокнуть. Больше всѣхъ заботы было дѣду. Я въ предыдущихъ письмахъ познакомилъ васъ съ нимъ и почти со всѣми моими спутниками. Не стану возвращаться къ ихъ характеристикѣ, а буду упоминать о каждомъ кстати, когда придетъ очередь. Дѣду, какъ старшему штурманскому капитану, предстояло наблюдать за курсомъ корабля. Финскій заливъ весь усѣянъ мелями, но онъ превосходно обставленъ маяками, и въ ясную погоду въ немъ такъ же безопасно, какъ на Невскомъ проспектѣ. А теперь, въ туманъ, дѣдъ, какъ ни напрягалъ зрѣніе, не могъ видѣть Нервинскаго маяка. Безпокойству его не было конца.
