англійское адмиралтейство, ужасно ропталъ, что огня не даютъ и что покурить нельзя.
Къ вечеру собрались всѣ: камбузъ (печь) запылалъ; подали чаи, ужинъ—и задымились сигары. Я перезнакомился со всѣми, и вотъ съ тѣхъ поръ до сей минуты—какъ дома. Я думалъ, судя по прежнимъ слухамъ, что слово чай у моряковъ есть только аллегорія, подъ которою надо разумѣть пуншъ, и ожидалъ, что когда офицеры соберутся къ столу, то начнется авральная работа за пуншемъ, загорится живой разговоръ, а съ нимъ и носы, потомъ кончится дѣло объясненіями въ дружбѣ, даже объятіями, словомъ, исполнится вся программа оргіи. Я уже придумалъ, какъ мнѣ отдѣлаться отъ участія въ ней. Но къ удивленно и удовольствію моему, на длинномъ столѣ стоялъ всего одинъ графинъ хереса, изъ котораго человѣка два выпили по рюмкѣ, другіе и не замѣтили его. Послѣ, когда предложено было вовсе не подавать вина за ужиномъ, всѣ единодушно согласились. Рѣшили, излишекъ въ экономіи отъ вина приложить къ суммѣ, опредѣленной на библіотеку. О ней былъ длинный разговоръ за ужиномъ, а объ водкѣ ни полслова!
Не то разсказывалъ мнѣ одинъ старый морякъ о прежнихъ временахъ!—„Бывало, смѣнишься съ вахты иззябшій и перемокшій—да какъ хватишь стакановъ шесть пунша!..“ говорилъ онъ. Ѳаддеевъ устроилъ мнѣ койку и я, несмотря на октябрь, на дождь, на лежавшіе подъ ногами восемьсотъ пудовъ пороха, заснулъ, какъ рѣдко спалъ на берегу, утомленный хлопотами переѣзда, убаюканный свѣжестью воздуха и новыми, не непріятными впечатлѣніями. Утромъ я только что проснулся, какъ увидѣлъ въ каютѣ своего городского слугу, который не успѣлъ съ вечера отправиться на берегъ и ночевалъ съ матросами.—„Баринъ!“ сказалъ онъ встревоженнымъ и умоляющимъ голосомъ: „не ѣздите, Христа ради, по морю!“—„Куда?“—„А Куда ѣдете: на край
