это дно было наружѣ; этотъ островъ произошелъ отъ огня, а тотъ отъ сырости; начало этой страны относится къ такому времени, народъ произошелъ оттуда, и при этомъ старательно выписать изъ ученыхъ авторитетовъ, откуда, что̀ и ка̀къ? Но вы спрашиваете чего-нибудь позанимательнѣе. Все, что̀ я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничнымъ дѣломъ: онъ долженъ посвящать себя преимущественно тому, чего ужъ нѣтъ давно, или тому, что̀, можетъ-быть было, а можетъ-быть и нѣтъ. — „Отошлите это въ ученое общество, въ академію“, говорите вы, „а бесѣдуя съ людьми всякаго образованія, пишите иначе. Давайте намъ чудесъ, поэзіи, огня, жизни и красокъ!“
Чудесъ, поэзіи! Я сказалъ, что ихъ нѣтъ, этихъ чудесъ: путешествія утратили чудесный характеръ. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовалъ человѣческаго мяса. Все подходить подъ какой-то прозаическій уровень. Колонисты не мучатъ невольниковъ, покупщики и продавцы негровъ называются уже не купцами, а разбойниками; въ пустыняхъ учреждаются станціи, отели; черезъ бездонныя пропасти вѣшаютъ мосты. Я съ комфортомъ и безопасно проѣхалъ сквозь рядъ португальцевъ и англичанъ — на Мадерѣ и островахъ Зеленаго мыса; голландцев, негровъ, готтентотовъ и опять англичанъ — на мысѣ Доброй Надежды; малайцевъ, индусовъ и… англичанъ — въ Малайскомъ архипелагѣ и Китаѣ. Что̀ за чудо увидѣть теперь пальму и бананъ, не на картинѣ, а въ натурѣ, на ихъ родной почвѣ, ѣсть прямо съ дерева гуавы, мангу и ананасы, не изъ теплицъ, тощіе и сухіе, а сочные, съ римскій огурецъ величиною? Что̀ удивительнаго теряться въ кокосовыхъ неизмѣримыхъ лѣсахъ, путаться ногами въ ползучихъ ліанахъ, между высокихъ, какъ башни, деревьевъ, встрѣчаться съ этими цвѣтными странными нашими братьями? А море? — И оно обыкновенно во всѣхъ своихъ видахъ, бурное, или
