рите сигару, гдѣ не велѣно“. — „Я все буду дѣлать, какъ дѣлаютъ тамъ“, кротко отвѣчалъ я. — „Вотъ вы привыкли по ночамь сидѣть, а тамъ, какъ солнце сѣло, такъ затушатъ всѣ огни“, говорили другіе: — „а шумъ, стукотня какая, запахъ, крикъ!“ — „Сопьетесь вы тамъ съ кругу!“ пугали нѣкоторые: — „прѣсная вода тамъ въ рѣдкость, все больше ромъ пьютъ“. — „Ковшами, я самъ видѣлъ, я былъ на кораблѣ“, прибавилъ кто-то. — Одна старушка все грустно качала головой, глядя на меня и упрашивала ѣхать „лучше сухимъ путемъ кругомъ свѣта“. — Еще барыня, умная, милая, заплакала, когда я пріѣхалъ къ ней прощаться. Я изумился: я видался съ нею всего раза три въ годъ и могъ бы не видаться три года, ровно столько, сколько нужно для кругосвѣтнаго плаванія, она бы не замѣтила. — „О чемъ вы плачете?“ спросилъ я. — „Мнѣ жаль васъ“, сказала она, отирая слезы. — „Жаль потому, что лишній человѣкъ все-таки развлеченіе?“ замѣтилъ я. — „А вы много сдѣлали для моего развлеченія?“ сказала она. Я сталъ втупикъ: о чемъ же она плачетъ? — „Мнѣ просто жаль, что вы ѣдете, Богъ знаетъ, куда“. Меня зло взяло. Вотъ какъ смотрятъ у насъ на завидную участь путешественника! — „Я понялъ бы ваши слезы, если бъ это были слезы зависти“, сказалъ я: — „если бъ вамъ было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадаетъ быть тамъ, гдѣ изъ насъ почти никто не бываетъ, видѣть чудеса, о которыхъ здѣсь и мечтать трудно, что мнѣ открывается вся великая книга, изъ которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…“ Я говорилъ ей хорошимъ слогомъ. — „Полноте“, сказала она печально: — „я знаю все; но какою цѣною достанется вамъ читать эту книгу? Подумайте, что̀ ожидаетъ васъ, чего вы натерпитесь, сколько шансовъ не воротиться!.. Мнѣ жаль васъ, вашей участи, оттого я и плачу. Впрочемъ, вы не вѣрите слезамъ“, прибавила она: — „но я плачу не для васъ: мнѣ просто плачется.
рите сигару, где не велено». — «Я все буду делать, как делают там», кротко отвечал я. — «Вот вы привыкли по ночамь сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни», говорили другие: — «а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там с кругу!» пугали некоторые: — «пресная вода там в редкость, все больше ром пьют». — «Ковшами, я сам видел, я был на корабле», прибавил кто-то. — Одна старушка все грустно качала головой, глядя на меня и упрашивала ехать «лучше сухим путем кругом света». — Еще барыня, умная, милая, заплакала, когда я приехал к ней прощаться. Я изумился: я видался с нею всего раза три в год и мог бы не видаться три года, ровно столько, сколько нужно для кругосветного плавания, она бы не заметила. — «О чем вы плачете?» спросил я. — «Мне жаль вас», сказала она, отирая слезы. — «Жаль потому, что лишний человек все-таки развлечение?» заметил я. — «А вы много сделали для моего развлечения?» сказала она. Я стал втупик: о чем же она плачет? — «Мне просто жаль, что вы едете, Бог знает, куда». Меня зло взяло. Вот как смотрят у нас на завидную участь путешественника! — «Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти», сказал я: — «если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом. — «Полноте», сказала она печально: — «я знаю все; но какою ценою достанется вам читать эту книгу? Подумайте, что ожидает вас, чего вы натерпитесь, сколько шансов не воротиться!.. Мне жаль вас, вашей участи, оттого я и плачу. Впрочем, вы не верите слезам», прибавила она: — «но я плачу не для вас: мне просто плачется.
