и я свою свѣчку за того, кто, слабый и преклонный лѣтами, падалъ ницъ въ этомъ маленькомъ храмѣ въ тѣ грозныя ночи, когда костры осады пылали подъ стѣнами обители…
Утро было праздничное, жаркое, свѣтлое; радостно, наперебой трезвонили надъ Донцомъ, надъ зелеными горами колокола; ихъ диссонансы такъ чудно сливались въ одну веселую пѣснь о Воскресеніи и уносились туда, гдѣ въ ясномъ воздухѣ стремилась къ небу бѣлая церковка на горномъ перевалѣ. Говоръ гуломъ снова стоялъ надъ рѣкою, а на баркасѣ прибывало по ней въ монастырь все больше народу. Все двигалось, ярко пестрѣли праздничные малороссійскіе наряды. Я нанялъ лодку, и молоденькая хохлушка легко и быстро погнала ее противъ теченія по прозрачной водѣ Донца, въ тѣни береговой зелени. И дѣвичье личико, и солнце, и тѣни, и быстрая рѣчка — все было такъ прелестно въ это милое утро!
Я побывалъ въ скиту — тамъ было тихо, и блѣдная зелень березокъ слабо шепталась, какъ на кладбищѣ — и сталъ взбираться на гору.
Взбираться безъ тропинки было трудно. Нога глубоко тонула во мху, буреломѣ и мягкой прѣлой листвѣ, гадюки то и дѣло быстро и упруго выскальзывали изъ-подъ ногъ, и я почти бѣжалъ, рискуя сорваться внизъ. Зной, полный тяжелаго смолистаго аромата, неподвижно стоялъ подъ навѣсами сосенъ. Зато какая даль открылась подо мною, какъ хороша была издали долина съ темнымъ бархатомъ лѣсовъ въ ней, какъ сверкали разливы Донца въ солнечномъ блескѣ, какою горячею жизнью юга дышало все кругомъ! То-то, должно-быть, дико-радостно билось сердце какого-нибудь воина полковъ Игоревыхъ, когда, выскочивъ на хрипящемъ конѣ на эту высь, повисалъ онъ надъ обрывомъ, среди могучей чащи сосенъ, убѣгающихъ внизъ!..
А въ сумеркахъ я уже опять шагалъ въ степи. Вѣтеръ ласково вѣялъ мнѣ въ лицо съ молчаливыхъ кургановъ. И, отдыхая на нихъ, одинъ-одинешенекъ среди ровныхъ безконечныхъ полей, я опять думалъ о старинѣ, о людяхъ, почивающихъ въ степныхъ могилахъ подъ смутный шелестъ сѣдого ковыля… Хороши эти мѣста, гдѣ находитъ „раздумье“!
- 1895 г.
и я свою свечку за того, кто, слабый и преклонный летами, падал ниц в этом маленьком храме в те грозные ночи, когда костры осады пылали под стенами обители…
Утро было праздничное, жаркое, светлое; радостно, наперебой трезвонили над Донцом, над зелеными горами колокола; их диссонансы так чудно сливались в одну веселую песнь о Воскресении и уносились туда, где в ясном воздухе стремилась к небу белая церковка на горном перевале. Говор гулом снова стоял над рекою, а на баркасе прибывало по ней в монастырь все больше народу. Все двигалось, ярко пестрели праздничные малороссийские наряды. Я нанял лодку, и молоденькая хохлушка легко и быстро погнала ее против течения по прозрачной воде Донца, в тени береговой зелени. И девичье личико, и солнце, и тени, и быстрая речка — все было так прелестно в это милое утро!
Я побывал в скиту — там было тихо, и бледная зелень березок слабо шепталась, как на кладбище — и стал взбираться на гору.
Взбираться без тропинки было трудно. Нога глубоко тонула во мху, буреломе и мягкой прелой листве, гадюки то и дело быстро и упруго выскальзывали из-под ног, и я почти бежал, рискуя сорваться вниз. Зной, полный тяжелого смолистого аромата, неподвижно стоял под навесами сосен. Зато какая даль открылась подо мною, как хороша была издали долина с темным бархатом лесов в ней, как сверкали разливы Донца в солнечном блеске, какою горячею жизнью юга дышало все кругом! То-то, должно быть, дико-радостно билось сердце какого-нибудь воина полков Игоревых, когда, выскочив на хрипящем коне на эту высь, повисал он над обрывом, среди могучей чащи сосен, убегающих вниз!..
А в сумерках я уже опять шагал в степи. Ветер ласково веял мне в лицо с молчаливых курганов. И, отдыхая на них, один-одинешенек среди ровных бесконечных полей, я опять думал о старине, о людях, почивающих в степных могилах под смутный шелест седого ковыля… Хороши эти места, где находит «раздумье»!
- 1895 г.
