— Всякому это подобаетъ. И при дѣлѣ всякій должонъ состоять и храмы Божіи не оставлять безъ вниманія. Хочешь, не хочешь, а исполняй. У меня теперича, къ примѣру сказать, самое горячее дѣло, а я вотъ все на жену бросилъ…
Онъ опять закашлялся слабымъ, внутреннимъ кашлемъ и замолкъ.
— Вамъ нуженъ покой, — сказалъ я, вставая: — лучше я гдѣ-нибудь еще переночую.
— Теперь не до покоя.
— Да нѣтъ, все-таки…
— Ну, съ Богомъ! — сказалъ лавочникъ уже совсѣмъ непріязненно.
Весь берегъ передъ монастыремъ былъ занятъ, какъ на ярмаркѣ, телѣгами и народомъ. Тутъ были и смоленскіе мужики въ бараньихъ шлыкахъ, и туляки, и полтавцы, и волжане. Многіе спали подъ телѣгами, другіе закусывали, умывались; говоръ стоялъ сдержанный и сливался въ однообразный гулъ. Подъ этотъ говоръ я и заснулъ. Когда же проснулся, берегъ уже опустѣлъ: всѣ были въ церкви.
Донецъ подъ Святыми Горами быстръ и узокъ. Берега его заросли лѣсомъ. Правый горный берегъ возвышается почти отвѣсною стѣною и щетинится лѣсной чащей. Подъ нимъ-то и пріютилась бѣлокаменная обитель съ величавымъ, грубо раскрашеннымъ соборомъ посреди двора. Выше, на полугорѣ, бѣлѣя въ зелени лѣса, висятъ два мѣловыхъ конуса, два утеса, сѣрыхъ отъ времени и непогодъ, за которыми держится старинная церковка. А еще выше, уже на самомъ горномъ перевалѣ, рисуется на фонѣ неба другая. Горы какъ будто уносятъ ее въ свѣтлое царство лазури…
Съ юга надвигалась туча, но весенній вечеръ былъ еще ясенъ и тепелъ, и солнце медленно уходило за горы; широкая тѣнь стлалась по Донцу отъ нихъ. И странная тишина царила всюду: какъ одинъ человѣкъ, стояли тамъ, въ церкви, сотни молящихся въ благоговѣйномъ молчаніи.
По мощеному церковному двору, мимо собора, я пошелъ къ крытымъ галлереямъ, что̀ ведутъ въ гору. Въ этотъ часъ пусто было въ ихъ безконечныхъ переходахъ. И чѣмъ выше подымался я, тѣмъ все болѣе вѣяло на меня суровой монастырской жизнью — отъ этихъ картинокъ, изображающихъ скиты и кельи отшельниковъ съ гробами вмѣсто ночныхъ ложъ, отъ этихъ печатныхъ поученій, развѣшанныхъ на стѣнахъ, даже отъ каждой стертой ступеньки въ ветхой гал-
— Всякому это подобает. И при деле всякий должон состоять и храмы Божии не оставлять без внимания. Хочешь, не хочешь, а исполняй. У меня теперича, к примеру сказать, самое горячее дело, а я вот все на жену бросил…
Он опять закашлялся слабым, внутренним кашлем и замолк.
— Вам нужен покой, — сказал я, вставая: — лучше я где-нибудь еще переночую.
— Теперь не до покоя.
— Да нет, все-таки…
— Ну, с Богом! — сказал лавочник уже совсем неприязненно.
Весь берег перед монастырем был занят, как на ярмарке, телегами и народом. Тут были и смоленские мужики в бараньих шлыках, и туляки, и полтавцы, и волжане. Многие спали под телегами, другие закусывали, умывались; говор стоял сдержанный и сливался в однообразный гул. Под этот говор я и заснул. Когда же проснулся, берег уже опустел: все были в церкви.
Донец под Святыми Горами быстр и узок. Берега его заросли лесом. Правый горный берег возвышается почти отвесною стеною и щетинится лесной чащей. Под ним-то и приютилась белокаменная обитель с величавым, грубо раскрашенным собором посреди двора. Выше, на полугоре, белея в зелени леса, висят два меловых конуса, два утеса, серых от времени и непогод, за которыми держится старинная церковка. А еще выше, уже на самом горном перевале, рисуется на фоне неба другая. Горы как будто уносят ее в светлое царство лазури…
С юга надвигалась туча, но весенний вечер был еще ясен и тепел, и солнце медленно уходило за горы; широкая тень стлалась по Донцу от них. И странная тишина царила всюду: как один человек, стояли там, в церкви, сотни молящихся в благоговейном молчании.
По мощеному церковному двору, мимо собора, я пошел к крытым галереям, что ведут в гору. В этот час пусто было в их бесконечных переходах. И чем выше подымался я, тем все более веяло на меня суровой монастырской жизнью — от этих картинок, изображающих скиты и кельи отшельников с гробами вместо ночных лож, от этих печатных поучений, развешанных на стенах, даже от каждой стертой ступеньки в ветхой га-
