Вирь тихо плачетъ межъ вѣтвей,
Вирь состраданія не знаетъ,
И человѣкъ идетъ за ней
И дней печальныхъ не считаетъ.
Безмолвной жалостью къ себѣ,
Томленьемъ сладостнымъ объятый,
Покорный горестной судьбѣ,
Онъ помнитъ лишь одни закаты.
И вотъ, когда въ лѣсу пустомъ
Горитъ заря, а ельникъ черный
Стоитъ на фонѣ золотомъ
Стѣною траурно-узорной,
Съ какой отрадой ловитъ онъ
Все, что зарей еще печальнѣй:
Вечерній колокольный звонъ,
Напѣвы женщинъ въ рощѣ дальней,
И гулъ сосны, и вѣтерка
Однообразный шелестъ въ чащѣ...
Невыразима ихъ тоска,
И нѣтъ ея больнѣй и слаще!
Когда же лѣсъ, одѣтый тьмой,
Сгустится въ ней, и тьма сольется
Съ его могильной бахромой,—
Вирь въ темнотѣ тревожно вьется,
Въ испугѣ бьется средь вѣтвей,
Тоскливо стонетъ и рыдаетъ,
И тѣмъ тоскливѣй, тѣмъ грустнѣй,
Чѣмъ человѣкъ больнѣй страдаетъ...
1900.
Все лѣсъ и лѣсъ. А день темнѣетъ;
Низы синѣютъ, и трава
Сѣдой росой въ лугахъ бѣлѣетъ...
Проснулась сѣрая сова.
На западъ сосны вереницей
Идутъ, какъ рать сторожевыхъ,
И солнце мутное Жаръ-Птицей
Горитъ въ ихъ дебряхъ вѣковыхъ.
1899.
