— Ну, правда, ето дѣло, насчетъ антихриста, темное. Оный же Ипполитъ въ концѣ книги пишеть,—что, говорить, братіе мои, и самъ я насчетъ времени антихристова пришествія весьма опасаюсь вамъ объяснить. Что будеть, то ужъ это вѣрно: будеть!.. А какъ его признать, по какимъ предметамъ, то это очень трудно…
— Пришелъ уже,—мрачно буркнулъ гребецъ.—Не надо намъ его, а станеть нудить,—опять за море ускочимъ.
— За море ты ускочишь,—передразнилъ Иванъ.—За моремъ не то̀е же самое? На Майносъ сколько тысячей съ Игнатомъ ушло, а теперь мужчинъ, говорятъ, осталось съ шестьдесятъ, да бабъ сотни двѣ! Да и тамъ, сказываютъ, теперь турчинъ налоги наложилъ и народъ у себя пишеть… Тоже за умъ взялся, какъ и прочіе короли… Образовался уже и турчинъ… За море вы ускочите! Тьфу! съ этимъ народомъ говорить, и то обмерзѣеть!
И онъ съ досадой плюнулъ въ воду залива…
Въ лодкѣ, водворилось молчаніе. Невдалекѣ тяжело взлетѣла утка и скрылась, прежде чѣмъ Игнатъ успѣлъ схватиться за ружье. Вершина Енисалейской горы съ развалинами продвинулась надъ линіей камышей, лодка вошла опять въ широкое пространство.
— Дай ружье,—сказалъ Иванъ.
— Чего ты?
Иванъ всталъ въ лодкѣ, широко раздвинувъ ноги. На серединѣ заводи безпечно проплывалъ большой черный бакланъ. Птица эта никуда негодная, но экспансивный липованинъ хотѣлъ дать исходъ накопившейся въ немъ досадѣ. Рѣшительный тонъ чернаго бѣглопоповца и молчаніе остальныхъ дѣйствовали на него, повидимому, раздражающе и сильно: подъ ними чувствовался невысказанный укоръ за отступничество. Недаромъ и отецъ Ивана Гаврилова, и самъ онъ когда-то былъ въ „етой же вѣрѣ“. Не изъ-за нея ли ушелъ изъ Россіи Игнатъ Некрасовъ, не передъ этими ли все наступавшими признаками мірского государственнаго уклада отступалъ все дальше „игнатовскій корень“, снимаясь сначала изъ Россіи, изъ Стародубщины и съ тихаго Дона, а потомъ и съ благословенныхъ дунайскихъ равнинъ, переселяясь въ невѣдомую и гибельную „Надолію“…
И вотъ, теперь умѣренные его потомки „престали отъ брани“ и мирятся съ новымъ укладомъ. Румынъ не тѣснитъ ни языка, ни вѣры, это правда; его учрежденія проникнуты національной и вѣроисповѣдной терпимостью; въ его школѣ
