раньи шубы и деньги съ письмомъ къ отцу Памфилію, прося его облегчить по возможности участь обоихъ слѣпцовъ. У нея, вообще, было доброе сердце, но сначала она забыла о Романѣ, и только Эвелина напомнила ей, что слѣдовало позаботиться объ обоихъ. „Ахъ, да, да, конечно“,—отвѣтила Анна Михайловна, но было видно, что ея мысли заняты однимъ. Къ ея жгучей жалости примѣшивалось отчасти суевѣрное чувство: ей казалось, что этой жертвой она умилостивитъ какую-то темную силу, уже надвигающуюся мрачною тѣнью надъ головой ея ребенка.
— Съ какимъ слѣпымъ?—переспросилъ Максимъ съ удивленіемъ.
— Да съ этимъ… на колокольнѣ…
Максимъ сердито стукнулъ костылемъ.
— Какое проклятье—быть безногимъ чурбаномъ! Ты забываешь, что я не лазаю по колокольнямъ, а отъ бабъ видно не добьешься толку. Эвелина, попробуй хоть ты сказать разумно, что же такое было на колокольнѣ?
— Тамъ,—тихо отвѣтила тоже поблѣднѣвшая за эти дни дѣвушка,—есть слѣпой звонарь… И онъ…
Она остановилась. Анна Михайловна закрыла ладонями пылающее лицо, по которому текли слезы.
— И онъ очень похожъ на Петра.
— И вы мнѣ ничего не сказали! Ну, что же дальше? Это еще не достаточная причина для трагедій, Аня,—прибавилъ онъ съ мягкимъ укоромъ.
— Ахъ, это такъ ужасно,—отвѣтила Анна Михайловна тихо.
— Что же ужасно? Что онъ похожъ на твоего сына?
Эвелина многозначительно посмотрѣла на старика, и онъ смолкъ. Черезъ нѣсколько минутъ Анна Михайловна вышла, а Эвелина осталась со своей всегдашней работой въ рукахъ.
— Ты сказала не все?—спросилъ Максимъ послѣ минутнаго молчанія.
— Да. Когда всѣ сошли внизъ, Петръ остался. Онъ велѣлъ тетѣ Анѣ (она такъ называла Попельскую съ дѣтства) уйти за всѣми, а самъ остался со слѣпымъ. И я… тоже осталась.
— Подслушивать?—сказалъ старый педагогъ почти машинально.
— Я не могла… уйти…—отвѣтила Эвелина тихо.—Они разговаривали другъ съ другомъ, какъ…
— Какъ товарищи по несчастію?
— Да, какъ слѣпые… Потомъ Егоръ спросилъ у Петра,
