Мотивъ давно уже измѣнился. Оставивъ итальянскую пьесу, отдался своему воображенію. Тутъ было все, что тѣснилось въ его воспоминаніи, когда онъ, за минуту передъ тѣмъ, молча и опустивъ голову, прислушивался къ впечатлѣніямъ изъ пережитаго прошлаго. Тутъ были голоса природы, шумъ вѣтра, шопотъ лѣса, плескъ рѣки и смутный говоръ, смолкающій въ безвѣстной дали. Все это сплеталось и звенѣло на фонѣ того особеннаго глубокаго и расширяющаго сердце ощущенія, которое вызывается въ душѣ таинственнымъ говоромъ природы и которому такъ трудно подыскать настоящее опредѣленіе… Тоска?… Но отчего же она такъ пріятна?.. Радость?.. Но зачѣмъ же она такъ глубоко, такъ безконечно грустна?
По временамъ звуки усиливались, выростали, крѣпли. Лицо музыканта дѣлалось странно суровымъ. Онъ какъ будто самъ удивлялся новой и для него силѣ этихъ неожиданныхъ мелодій и ждалъ еще чего-то… Казалось, вотъ-вотъ нѣсколькими ударами все это сольется въ стройный потокъ могучей и прекрасной гармоніи, и въ такія минуты слушатели замирали отъ ожиданія. Но, не успѣвъ подняться, мелодія вдругъ падала съ какимъ-то жалобнымъ ропотомъ, точно волна, разсыпавшаяся въ пѣну и брызги, и еще долго звучали, замирая, ноты горькаго недоумѣнія и вопроса.
Слѣпой смолкалъ на минуту, и опять въ гостиной стояла тишина, нарушаемая только шопотомъ листьевъ въ саду. Обаяніе, овладѣвавшее слушателями и уносившее ихъ далеко за эти скромныя стѣны, разрушалось, и маленькая комната сдвигалась вокругъ нихъ, и ночь глядѣла къ нимъ въ темныя окна, пока, собравшись съ силами, музыкантъ не ударялъ вновь по клавишамъ.
И опять звуки крѣпли и искали чего-то, подымаясь въ своей полнотѣ, выше, сильнѣе… Въ неопредѣленный перезвонъ и говоръ аккордовъ вплетались мелодіи народной пѣсни, звучавшей то любовью и грустью, то воспоминаніемъ о минувшихъ страданіяхъ и славѣ, то молодою удалью разгула и надежды. Это слѣпой пробовалъ вылить свое чувство въ готовыя и хорошо знакомыя формы.
Но и пѣсня смолкала, дрожа въ тишинѣ маленькой гостиной тою же жалобною нотой неразрѣшеннаго вопроса.
Когда послѣднія ноты дрогнули смутнымъ недовольствомъ и жалобой, Анна Михайловна, взглянувъ въ лицо сына, увидала на немъ выраженіе, которое показалось ей знакомымъ;
