формы народной музыки, которыя звучали постоянно въ его душѣ, которыми говорила этой душѣ родная природа.
И теперь, когда онъ игралъ какую-то итальянскую пьесу съ трепещущимъ сердцемъ и переполненною душой, въ его игрѣ съ первыхъ же аккордовъ сказалось что-то до такой степени своеобразное, что на лицахъ постороннихъ слушателей появилось удивленіе. Однако, черезъ нѣсколько минутъ очарованіе овладѣло всѣми безраздѣльно, и только старшій изъ сыновей Ставрученка, музыкантъ по профессіи, долго еще вслушивался въ игру, стараясь уловить знакомую пьесу и анализируя своеобразную манеру піаниста.
Струны звенѣли и рокотали, наполняя гостиную и разносясь по смолкшему саду… Глаза молодежи сверкали оживленіемъ и любопытствомъ. Ставрученко-отецъ сидѣлъ, свѣсивъ голову, и молчаливо слушалъ, но потомъ сталъ воодушевляться все больше и больше, поталкивалъ Максима локтемъ и шепталъ:
— Вотъ этотъ играетъ, такъ ужъ играетъ. Что? Не правду я говорю?
По мѣрѣ того, какъ звуки росли, старый спорщикъ сталъ вспоминать что-то, должно быть, свою молодость, потому что глаза его заискрились, лицо покраснѣло, весь онъ выпрямился и, приподнявъ руку, хотѣлъ даже ударить кулакомъ по столу, но удержался и опустилъ кулакъ безъ всякаго звука. Оглядѣвъ своихъ молодцовъ быстрымъ взглядомъ, онъ погладилъ усы и, наклонившись къ Максиму, прошепталъ:
— Хотятъ стариковъ въ архивъ… Брешутъ!.. Въ свое время и мы съ тобой, братику, тоже… Да и теперь еще… Правду я говорю или нѣтъ?
Максимъ, довольно равнодушный къ музыкѣ, на этотъ разъ чувствовалъ что-то новое въ игрѣ своего питомца и, окруживъ себя клубами дыма, слушалъ, качалъ головой и переводилъ глаза съ Петра на Эвелину. Еще разъ какой-то порывъ непосредственной жизненной силы врывался въ его систему совсѣмъ не такъ, какъ онъ думалъ… Анна Михайловна тоже кидала на дѣвушку вопросительные взгляды, спрашивая себя: что это,—счастіе или горе звучитъ въ игрѣ ея сына… Эвелина сидѣла въ тѣни отъ абажура, и только ея глаза, большіе и потемнѣвшіе, выдѣлялись въ полумракѣ. Она одна понимала эти звуки по своему: ей слышался въ нихъ звонъ воды въ старыхъ шлюзахъ и шопотъ черемухи въ потемнѣвшей аллеѣ.
