зала она въ смущеніи, стараясь придать голосу тонъ беззаботной шутки.
— Да,—задумчиво отвѣтилъ Петръ и прибавилъ:—у него очень пріятный голосъ. Красивъ онъ?
— Да, онъ хорошій,—задумчиво подтвердила Эвелина, но вдругъ, какъ-то гнѣвно спохватившись, прибавила рѣзко:—Нѣтъ, онъ мнѣ вовсе не нравится! Онъ слишкомъ самоувѣренъ, и голосъ у него непріятный и рѣзкій.
Петръ выслушалъ съ удивленіемъ эту гнѣвную вспышку. Дѣвушка топнула ногой и продолжала:
— И все это глупости! Это все, я знаю, подстраиваетъ Максимъ. О, какъ я ненавижу теперь этого Максима!
— Что ты это, Веля?—спросилъ удивленно слѣпой.—Что подстраиваетъ?
— Ненавижу, ненавижу Максима!—упрямо повторяла дѣвушка.—Онъ со своими разсчетами истребилъ въ себѣ всякіе признаки сердца… Не говори, не говори мнѣ о нихъ… И откуда они присвоили себѣ право распоряжаться чужою судьбой?
Она вдругъ порывисто остановилась, сжала свои тонкія руки, такъ что на нихъ хрустнули пальцы, и какъ-то по-дѣтски заплакала.
Слѣпой взялъ ее за руки съ удивленіемъ и участіемъ. Эта вспышка со стороны его спокойной и всегда выдержанной подруги была такъ неожиданна и необъяснима! Онъ прислушивался одновременно къ ея плачу и къ тому странному отголоску, какимъ отзывался этотъ плачъ въ его собственномъ сердцѣ. Ему вспомнились давніе годы. Онъ сидѣлъ на холмѣ съ такою же грустью, а она плакала надъ нимъ такъ же, какъ и теперь…
Но вдругъ она высвободила руку, и слѣпой опять удивился: дѣвушка смѣялась.
— Какая я, однако, глупая! И о чемъ это я плачу?
Она вытерла глаза и потомъ заговорила растроганнымъ и добрымъ голосомъ:
— Нѣтъ, будемъ справедливы: оба они хорошіе!.. И то, что онъ говорилъ сейчасъ,—хорошо. Но вѣдь это же не для всѣхъ.
— Для всѣхъ, кто можетъ,—сказать слѣпой.
— Какіе пустяки!—отвѣтила она ясно, хотя въ ея голосѣ вмѣстѣ съ улыбкой слышались еще недавнія слезы.—Вѣдь вотъ и Максимъ воевалъ, пока могъ, а теперь живетъ, какъ можетъ. Ну, и мы…
— Не говори: мы! Ты—совсѣмъ другое дѣло…
— Нѣтъ, не другое.
