Ребенокъ родился въ богатой семьѣ юго-западнаго края, въ глухую полночь. Молодая мать лежала въ глубокомъ забытьи, но, когда въ комнатѣ раздался первый крикъ новорожденнаго, тихій и жалобный, она заметалась съ закрытыми глазами въ своей постели. Ея губы шептали что-то, и на блѣдномъ лицѣ, съ мягкими, почти дѣтскими еще чертами, появилась гримаса нетерпѣливаго страданія, какъ у балованнаго ребенка, испытывающего непривычное горе.
Бабка наклонилась ухомъ къ ея что-то тихо шептавшимъ губамъ.
— Отчего… отчего это онъ?—спрашивала больная едва слышно.
Бабка не поняла вопроса. Ребенокъ опять закричалъ. По лицу больной пробѣжало отраженіе остраго страданія, и изъ закрытыхъ глазъ скользнула крупная слеза.
— Отчего, отчего?—по прежнему тихо шептали ея губы.
На этотъ разъ бабка поняла вопросъ и спокойно отвѣтила:
— Вы спрашиваете, отчего ребенокъ плачетъ? Это всегда такъ бываетъ, успокойтесь.
Но мать не могла успокоиться. Она вздрагивала каждый разъ при новомъ крикѣ ребенка и все повторяла съ гнѣвнымъ нетерпѣніемъ:
— Отчего… такъ… такъ ужасно?
Бабка не слыхала въ крикѣ ребенка ничего особеннаго и, видя, что мать говоритъ точно въ смутномъ забытьи и, вѣроятно, просто бредитъ, оставила ее и занялась ребенкомъ.
Юная мать смолкла, и только по временамъ какое-то тя-
