нику небольшую и смирную лошадку. Мать сначала не могла себѣ представить, чтобъ ея слѣпой ребенокъ могъ ѣздить верхомъ, и она называла затѣю брата чистымъ безуміемъ. Но инвалидъ пустилъ въ дѣло все свое вліяніе, и черезъ два-три мѣсяца мальчикъ весело скакалъ въ сѣдлѣ рядомъ съ Іохимомъ, который командовалъ только на поворотахъ.
Такимъ образомъ, слѣпота не помѣшала правильному физическому развитію, и вліяніе ея на нравственный складъ ребенка было по возможности ослаблено. Для своего возраста онъ былъ высокъ и строенъ; лицо его было нѣсколько блѣдно, черты тонки и выразительны. Черные волосы оттѣняли еще болѣе бѣлизну лица, а большіе, темные, мало подвижные глаза придавали ему своеобразное выраженіе, какъ-то сразу приковывавшее вниманіе. Легкая складка надъ бровями, привычка нѣсколько подаваться головой впередъ и выраженіе грусти, по временамъ пробѣгавшее какими-то облаками по красивому лицу,—это все, чѣмъ сказалась слѣпота въ его наружности. Его движенія въ знакомомъ мѣстѣ были увѣренны, но все же было замѣтно, что природная живость подавлена и проявляется по временамъ довольно рѣзкими нервными порывами.
Теперь впечатлѣнія слуха окончательно получили въ жизни слѣпого преобладающее значеніе, звуковыя формы стали главными формами его мысли, центромъ умственной работы. Онъ запомнилъ пѣсни, вслушиваясь въ ихъ чарующіе мотивы, знакомился съ ихъ содержаніемъ, окрашивая его грустью, весельемъ или раздумчивостью мелодіи. Онъ еще внимательнѣе ловилъ голоса окружающей природы и, сливая смутныя ощущенія съ привычными родными мотивами, по временамъ умѣлъ обобщить ихъ свободною импровизаціей, въ которой трудно было отличить, гдѣ кончается народный, привычный уху мотивъ и гдѣ начинается личное творчество. Онъ и самъ не могъ отдѣлить въ своихъ пѣсняхъ этихъ двухъ элементовъ: такъ цѣльно слились въ немъ они оба. Онъ быстро заучивалъ все, что передавала ему мать, учившая его игрѣ на фортепіано, но любилъ также и Іохимову дудку. Фортепіано было богаче, звучнѣе и полнѣе, но оно стояло въ комнатѣ, тогда какъ дудку можно было брать съ собой въ поле, и ея переливы такъ нераздѣльно сливались съ тихими вздохами степи, что порой Петрусь самъ не могъ отдать себѣ отчета, вѣтеръ ли навѣваетъ издалека смутныя думы, или это онъ самъ извлекаетъ ихъ изъ своей свирѣли.
