отверстіи живетъ каждый изъ этихъ тоновъ, откуда его нужно выпустить, и порой, когда Іохимъ тихо перебиралъ пальцами какой-нибудь несложный напѣвъ, пальцы мальчика тоже начинали шевелиться. Онъ съ полною ясностью представлялъ себѣ послѣдовательные тоны, расположенными по ихъ обычнымъ мѣстамъ.
Наконецъ, ровно черезъ три недѣли, изъ города привезли піанино. Петя стоялъ на дворѣ и внимательно слушалъ, какъ суетившіеся работники готовились нести въ комнату привозную „музыку“. Она была, очевидно, очень тяжелая, такъ какъ, когда ее стали подымать, телѣга трещала, а люди кряхтѣли и глубоко дышали. Вотъ они двинулись размѣренными, тяжелыми шагами, и при каждомъ такомъ шагѣ надъ ихъ головами что-то странно гудѣло, ворчало и позванивало. Когда странную музыку ставили на полъ въ гостиной, она опять отозвалась глухимъ гуломъ, точно угрожая кому-то въ сильномъ гнѣвѣ.
Все это наводило на мальчика чувство близкое къ испугу, и не располагало въ пользу новаго неодушевленнаго, но вмѣстѣ сердитаго гостя. Онъ ушелъ въ садъ и не слышалъ, какъ установили инструментъ на ножкахъ, какъ пріѣзжій изъ города настройщикъ заводилъ его ключемъ, пробовалъ клавиши и настраивалъ проволочныя струны. Только когда все было кончено, мать велѣла позвать въ комнату Петю.
Теперь, вооружившись вѣнскимъ инструментомъ лучшаго мастера, Анна Михайловна заранѣе торжествовала побѣду надъ нехитрою деревенскою дудкой. Она была увѣрена, что ея Петя забудетъ теперь конюшню и дударя и что всѣ свои радости будетъ получать отъ нея. Она взглянула смѣющимися глазами на робко вошедшаго вмѣстѣ съ Максимомъ мальчика и на Іохима, который просилъ позволенія послушать заморскую музыку и теперь стоялъ у двери, застѣнчиво потупивъ глаза и свѣсивъ чуприну. Когда дядя Максимъ и Петя усѣлись на кушеткѣ, она вдругъ ударила по клавишамъ піанино.
Онъ играла пьесу, которую въ пансіонѣ пани Радецкой и подъ руководствомъ дѣвицы Клапсъ изучила въ совершенствѣ. Это было что-то особенно шумное, но довольно хитрое, требовавшее значительной гибкости пальцевъ; на публичномъ экзаменѣ Анна Михайловна стяжала этой пьесой обильныя похвалы и себѣ, и особенно своей учительницѣ. Никто не могъ сказать этого навѣрное, но многіе догадывались, что
