Тишина. Кое-гдѣ слышно нервное, тяжелое дыханіе, на фонѣ напряженнаго молчанія метрономъ отбиваете секунды металлическимъ звономъ, да нѣмецъ продолжаетъ говорить что-то непонятное, и его голосъ звучитъ какъ-то чуждо и странно. Я оглядываюсь. Старый скептикъ шагаетъ прочь быстрыми шагами, съ низко опущенною головой.
Проходитъ полчаса. День сіяетъ почти все такъ же, облака закрываютъ и открываютъ солнце, теперь плывущее въ вышинѣ въ видѣ серпа. Какой-то мужичокъ „изъ Пучежа“ въѣзжаетъ на площадь, торопливо поворачиваетъ къ забору и начинаетъ выпрягать лошадь, какъ будто его внезапно застигла ночь и онъ собрался на ночлегъ. Подвязавъ лошадь къ возу, онъ растерянно смотритъ на холмъ съ инструментами, на толпу людей съ поблѣднѣвшими лицами, потомъ находитъ глазами церковь и начинаетъ креститься механически, сохраняя въ лицѣ все то же испуганно-вопросительное выраженіе.
Между тѣмъ, мальчишки и подростки, разочаровавшись въ желатинныхъ стеклахъ, убѣгаютъ домой и оттуда возвращаются съ самодѣлышми, наскоро закопченными стеклами, которыхъ теперь появляется много. Среди молодежи царятъ безпечное оживленіе и любопытство. Старики вздыхаютъ, старухи какъ-то истерически ахаютъ, а кто даже вскрикиваетъ и стонетъ, точно отъ сильной боли.
День начинаетъ замѣтно блѣднѣть. Лица людей принимаютъ странный оттѣнокъ, тѣни человѣческихъ фигуръ лежатъ на землѣ блѣдныя, неясныя. Пароходъ, идущій внизъ, проплываетъ какимъ-то призракомъ. Его очертанія стали легче, потеряли опредѣленность красокъ. Количество свѣта, видимо, убываетъ; но такъ какъ нѣтъ сгущенныхъ тѣней вечера, нѣтъ игры отраженнаго на низшихъ слояхъ атмосферы свѣта, то эти сумерки кажутся необычны и странны. Пейзажъ будто расплывается въ чемъ-то; трава теряетъ зелень, горы какъ бы лишаются своей тяжелой плотности.
Однако, пока остается тонкій серповидный ободокъ солнца, все еще царить впечатлѣніе сильно поблѣднѣвшаго дня, и мнѣ казалось, что разсказы о темнотѣ во время затменій преувеличены. „Неужели, — думалось мнѣ, — эта остающаяся еще ничтожная искорка солнца, горящая, какъ послѣдняя, забытая свѣчка въ огромномъ мірѣ, такъ много значитъ?.. Неужели, когда она потухнетъ, вдругъ должна наступить ночь?“
