— Ей-Богу! Поди хоть самъ посмотри.
Ужъ нѣсколько дней въ народѣ ходятъ толки о затменіи и о томъ, что въ Нижній съѣхались астрономы, которыхъ сѣрая публика зоветъ то „остроумами“, то „астроломами“. Слова эти часто слышны теперь на Волгѣ и звучатъ частью иронически („Иностранные остроумы! Больше Бога знаютъ…“), частью даже враждебно, какъ будто поднятая ими суета и непонятныя приготовленія сами по себѣ могутъ накликать грозное явленіе. Вчера съ вечера брошюра „О солнечномъ затменіи 7 августа 1887 года“ мелькала среди простой публики. Въ ней объяснялось, что такое затменіе и почему удобно наблюдать его, между прочимъ, изъ Юрьевца. Но большинство пассажировъ третьяго, а также значительная часть второго класса относились къ ней сдержанно и даже съ оттѣнкомъ холодной вражды.
Люди же „старой вѣры“ избѣгали брать ее въ руки и предостерегали другихъ.
Я выхожу. Пристань стоитъ довольно далеко отъ берега. Съ нея кинуты жидкіе мостки, и ее качаетъ вѣтромъ, при чемъ мостки жалобно скрипятъ, визжатъ и стонутъ. Нашъ лароходъ уйдетъ дальше, между тѣмъ небольшая комната на пристани полна. Сонные, усталые и какъ будто чѣмъ-то огорченные пассажиры все прибываютъ. Снаружи, вмѣстѣ съ вѣтромъ, въ лицо вѣетъ отсырью и по временамъ мороситъ. Пробираетъ ознобъ.
Городишко, растянувшійся подъ горой по правому берегу, мерцаетъ кое-гдѣ то бѣлою стѣной, то слабымъ огонькомъ, то силуэтомъ высокой колокольни, поднимающейся въ мглистомъ воздухѣ ночи. Гора рисуется неопредѣленнымъ обрѣзомъ на облачномъ небѣ, покрывая весь пейзажъ угрюмою массою тѣни. На рѣкѣ, у такой же пристани, какъ наша, молчаливо стоить „Самолетъ“, который привезъ сюда экстреннымъ рейсомъ „ученыхъ“ изъ Нижняго, а за рѣкой, на луговой сторонѣ, догораетъ пожарище: съ вечера загорѣлся лѣсной складъ и теперь огонь, какъ бы насытившись и уставши за ночь, вьется низко надъ землей, то застилаясь дымомъ, то опять вставая острыми гребнями пламени. Дремота, ночь, плескъ рѣки, стонъ пристаней и мостковъ въ предутренней темнотѣ, отсвѣтъ пожара и ожиданіе необычайнаго событія — все это настраиваетъ воображеніе, и взглядъ мой невольно ищетъ башни, съ стоящимъ на ней „остроумомъ“ хотя, впрочемъ, я отлично понимаю, что это нелѣпость, тѣмъ болѣе, что фигура на башнѣ рѣшительно не могла бы быть видима въ такой темнотѣ. Однако, проходя по палубѣ, загроможденной
