Продолжительный пароходный свистокъ. Я просыпаюсь. За тонкою стѣнкой парохода вода, кинутая колесомъ на обратномъ ходу, плещетъ, стучитъ и рокочетъ. Свистокъ стонетъ сквозь этотъ шумъ, будто издалека, жалобно, протяжно и грустно.
Да, я ѣду смотрѣть затменіе въ Юрьевецъ. Пароходъ долженъ былъ придти туда въ 2½ часа ночи. Я только недавно заснулъ и теперь ужъ надо вставать. Приходится ждать нѣсколько часовъ гдѣ-нибудь на пустой улицѣ, такъ какъ въ Юрьевцѣ гостиницъ нѣтъ.
Какова-то погода? Я гляжу изъ окна. Пароходъ уже остановился; волна, разбѣгаясь отъ бортовъ, чуть поблескиваетъ и теряется въ темнотѣ. Дальній берегъ слабо виденъ во мглѣ, небо покрыто тучами, въ окно вѣетъ сыростью, — предвѣстники не особенно 6лагопріятные для наблюденій…
Кое-кто изъ пассажировъ подымается. Лица сонныя и не совсѣмъ довольныя. Между тѣмъ, снаружи слышно движеніе, кинуты чалки на пристань. „Готово!“ — кричитъ чей-то сиплый, будто отсырѣвшій и недовольный голосъ.
Пока я собираюсь, одинъ изъ пассажировъ, по виду мелкій волжскій торговецъ, успѣлъ уже сбѣгать на пристань и вернуться на пароходъ. Онъ ѣдетъ до Рыбинска.
— Ну, что тамъ? — спрашиваетъ у него товарищъ, лежащій на скамьѣ, въ бархатномъ жилетѣ и косовороткѣ. Оба они не особенно вѣрятъ въ затменіе.
— Кто его знаетъ, — отвѣчаетъ спрошенный, — дождикъ не дождикъ, такъ что-то. А на берегу, слышь, башня видна и на башнѣ остроумъ стоитъ.
— Ну?
