— Да намъ бы на перевозъ,—до̀ дому недалече. Къ утру и дошелъ бы я.
— Да, на перевозъ!..—вмѣшался мой знакомый.—Тюлинъ послѣднюю лодью уволокъ. На паромѣ развѣ?..
— Гдѣ!.. Больно рѣка взыграла.
— Да и шестовъ длинныхъ нѣтъ.
Другой изъ новоприбывшихъ подошелъ усталымъ шагомъ къ берегу, и тотчасъ же надъ рѣкой раздалось громко, протяжно:
— Тю-ю-ли-ѝнъ! Лодку дава-а-а̀й!
Откликъ покатился по рѣкѣ, будто подхваченный быстрымъ теченіемъ. Игривая рѣка, казалось, несетъ его съ собой, перекидывая съ одной стороны на другую межъ заснувшими во мглѣ берегами. Отголоски убѣгали куда-то въ вечернюю даль и замирали тихо, задумчиво, даже грустно,—такъ грустно, что, прислушавшись, странникъ не рѣшился въ другой разъ потревожить это отдаленное вечернее эхо.
— Шабашъ!—сказалъ онъ и, махнувъ рукой, вернулся къ нашему огоньку.
— А парню-то и до дому рукой подать,—сказалъ первый изъ моихъ знакомыхъ,—и всего-то версты четыре, изъ Песошной! Слыхали про песочинцевъ?—спросилъ онъ съ лукавою усмѣшкой.
— Нѣтъ, я въ здѣшнихъ мѣстахъ не бывалъ.
— У нихъ, у песочинцевъ, тоже опять свой нравъ. Что ни городъ, то, говорятъ люди, норовъ, что ни деревня, то обычай. Соловьихинцы,—я вотъ разсказывалъ,—любятъ такъ, чтобъ чужое взять, а ужъ песочинцы—тѣ свое беречь мастера. Этто годовъ можетъ пять назадъ, пошли семеро песочинцевъ въ село Благовѣщеніе желѣзо чинить: лемеха тамъ, сошники, серпы и прочее деревенское орудіе. Ну, починили, идутъ назадъ къ рѣкѣ и сумы съ желѣзомъ въ рукахъ несутъ. А рѣка, какъ вотъ и теперь же, приплескиваетъ сильно, играетъ, да еще вѣтеръ по рѣкѣ ходитъ, волну раскачалъ. А лодка-то, извѣстно, верткая. „А что, братцы вы мое,—говоритъ одинъ,—какъ лодку у насъ ковырнетъ, вѣдь желѣзо-то, пожалуй, утопнетъ. Давай, робяты, кошели къ себѣ привяжемъ, кабы желѣзо не потопить“.—„И то, молъ, дѣло!“ Такъ и сдѣлали. Къ рѣкѣ шли—желѣзо въ рукахъ несли; въ лодку садиться—давай на себя навязывать. Выѣхали на середину, рѣка лодку-те и начни заливать, лодка и опрокинься. Ну, желѣзо-то крѣпко къ спинамъ привязано,—не потерялось. Такъ вмѣстѣ съ желѣзомъ хозяевы ко дну и пошли, всѣ семеро!.. Что, парень, аль не правду я баю?
Песочинецъ не возражалъ, и, при свѣтѣ огонька, на всѣхъ трехъ лицахъ моихъ собесѣдниковъ лежала одна и та же
