И не говоритъ. Сколько разъ этакъ его ловили,—надоѣло ему, пересталъ вечеромъ мимо Соловьихи ходить, особливо когда выпивши, а не сказалъ никому. „Водили, говоритъ, къ пролуби соловьихинцы“, а кто именно—ни за что не скажетъ.
Послѣ этого разсказа я съ особымъ любопытствомъ взглянулъ на деревеньку „воришкановъ“. Ну, гдѣ, думалось мнѣ, кромѣ Ветлуги, встрѣтите вы такую непосредственность и простоту пріемовъ, и такое благородное довѣріе къ чужому слову, и такую простодушную увѣренность въ возможности „провалиться на симъ мѣстѣ“, въ случаѣ нарушенія клятвы?.. Мой новый знакомый, самъ „ветлугай“, увѣрялъ, что другой этакой деревни нѣтъ нигдѣ больше по всей рѣкѣ. Въ Марьинѣ промышляли года три назадъ „красноярками“[1],—ну, это дѣло другое. А положите въ незапертой избѣ деньги и уходите на сутки,—никто не тронетъ.
— Какъ же, всетаки, соловьихинцы?
— Такой у нихъ, позвольте сказать, обычай…
Ну, гдѣ еще, думалось мнѣ опять, найдется такая терпимость къ чужимъ обычаямъ?.. И огоньки Соловьихи мигали мнѣ привѣтливо и простодушно: „нигдѣ, нигдѣ“…
— Вотъ и у Тюлина,—сказалъ я, улыбаясь,—тоже обычай.
— Вѣрно! Подлецъ мужичокъ, будь онъ проклятъ! А и то надо сказать: дѣло свое знаетъ. Вотъ пойдетъ осень или опять весна: тутъ онъ себя покажетъ… Другому бы ни за что въ водополь съ перевозомъ не управиться. Для этого случая больше и держимъ…
— Миръ бесѣдѣ!
— Милости просимъ:
Къ нашему огоньку съ берестяными кошолками за спиной, съ посошками въ рукахъ, подошли два странника. Одинъ изъ нихъ, скинувъ котомку, внимательно поглядѣлъ на меня и сказалъ:
— Этого мы человѣка видѣли.
— Не мудрено,—отвѣтилъ я.
— На Люндѣ были?
— Былъ.
— Тамъ и видѣли. По усердію или обѣтъ былъ даденъ Владычицѣ?
— По усердію. А вы?
— Мы къ празднику ходили, стало-быть, къ сродникамъ.
— Что-жъ, садитесь къ огоньку.
- ↑ „Красноярками“ называютъ фальшивыя „бумажки“.
