сидитъ, не двигаясь, на возу, точно окаменѣлая, и старается не смотрѣть на насъ, какъ будто всѣ мы опостылѣли ей до самой послѣдней крайности. Она точно застыла въ своемъ злобномъ презрѣніи къ „нѐгодямъ-мужикамъ“ и даже не даетъ себѣ труда сойти съ ребенкомъ съ телѣги.
Лошадь пугается, закидываетъ уши и пятится назадъ.
— Ну-ко, ну-ко, хлесни ее, рѣзвую, по заду,—совѣтуетъ Тюлинъ, нѣсколько оживляясь.
Горячая лошадь подбираетъ задъ и прыгаетъ съ берега. Минута треска, стукотни и грохота, какъ будто все проваливается сквозь землю. Что-то стукнуло, что-то застонало, что-то треснуло, лошадь чуть не сорвалась въ рѣку, изломавъ тонкую загородку, но, наконецъ, возъ установленъ на качающемся и дрожащемъ паромѣ.
— Что, цѣла?—спрашиваетъ Тюлинъ у Евстигнѣя, озабоченно разсматривающаго телѣгу.
— Цѣла!—съ радостнымъ изумленіемъ отвѣчаетъ тотъ.
Баба сидитъ, какъ изваяніе.
— Ну?—недоумѣваетъ и Тюлинъ.—А думалъ я: безпремѣнно бы ей надо сломаться.
— И то… вишь, кака̀ крутоярина.
— Чё ино! Самая така̀ круча, что ей бы сломаться надо… Э-эхъ, а чалки-те опять никто не отвязалъ!—кончаетъ Тюлинъ съ тою же унылой укоризной и лѣниво ступаетъ на берегъ, чтобъ отвязать чалки.—Ну, загребывай, проходящій, загребывай, не спи!
Черезъ полчаса тяжелой работы веслами, криковъ: „навались“, „ложись въ перевалъ“ и „крѣпѝ“,—мы, наконецъ, подходимъ къ шалашу. Съ меня потъ льетъ, отъ непривычки, градомъ.
— Проси съ Тюлина косушку,—говоритъ, полушутя, Евстигнѣй.
Но Тюлинъ, видимо, не расположенъ къ шуткамъ. Долговременное пребываніе на берегу безлюдной рѣки, продолжительныя унылыя размышленія о причинахъ никогда не прекращающейся тяжелой похмѣльной хворости—все это, очевидно, располагаетъ къ серьезному взгляду на вещи. Поэтому онъ уставился въ меня своими тусклыми глазами, въ которыхъ начинаетъ медленно проблескивать что-то въ родѣ глубокаго размышленія, и сказалъ радушно:
— Причалимъ,—поднесу… И не одну, слышь, поднесу,—добавляетъ онъ конфиденціально, понижая голосъ, при чемъ въ лицѣ его явственно проступаетъ если не удовольствіе, то, во всякомъ случаѣ, мгновенное забвеніе тяжелыхъ похмѣльныхъ страданій.
