— Заведёны.
— Да што нѣту ихъ?
— Дома. Нешто мальченко приволокетъ... двадцати-то четвертей?
— Говорю: подлой ты человѣкъ.
— Ну-ну! Не скажешь ли еще чего? Поговори со мной!
Спокойствіе Тюлина, видимо, смиряетъ возмущеннаго Евстигнѣя. Онъ снимаетъ грешневникъ и скребетъ голову.
— Куда-жъ мы теперича? Къ Козьмѣ Демьяну (въ Козьмодемьянскъ) сплывемъ, аль ужъ какъ?..
Дѣйствительно, рѣзвое теченіе, будто шутя и насмѣхаясь надъ нашимъ паромомъ, уноситъ неуклюжее сооруженіе все дальше и дальше. Кругомъ, обгоняя насъ, бѣгутъ, лопаются и пузырятся хлопья цвѣту. Передъ глазами мелькаетъ мысокъ съ подмытою ивой и остается назади. Назади, далеко, осталась вырубка съ новенькою избушкой изъ свѣжаго лѣсу, съ маленькою телѣгой, которая теперь стала еще меньше, и съ бабой, которая стоитъ на самомъ берегу, кричитъ что-то и машетъ руками.
— Куда-жъ мы теперича? Эхъ бѣды̀, право, бѣды̀,—безнадежно, глядя на бабу, говоритъ Евстигнѣй.
Положеніе, дѣйствительно, довольно критическое. Шестъ уходитъ вглубь, не маяча, т-е. не доставая дна.
Тюлинъ, не обращая вниманія на причитанія Евстигнѣя, серьезно смотритъ на рѣку. Для него опасность—всѣхъ больше, потому что придется непремѣнно подымать паромъ противъ теченія. Онъ, видимо, подтянулся, его взглядъ становится разумнѣе, тверже.
— Иванко, держи по плёсу!—командуетъ онъ сыну.
Мальчишка на этотъ разъ быстро исполняетъ приказъ.
— Садись въ грѐби, Евстигнѣй!
— Да у тебя еще есть ли грѐби-то?—сомнѣвается тотъ.
— Поговори со мной!
На этотъ разъ слова Тюлина звучатъ такъ твердо, что Евстигнѣй покорно лѣзетъ съ помоста и прилаживается къ весламъ, которыя оказываются лежащими на днѣ.
— Проходящій, лѣзь и ты… въ тую-жъ фигуру.
Я сажусь „въ тую-жъ фигуру“, т.-е. прилаживаюсь къ правому веслу такъ же, какъ Евстигнѣй у лѣваго. Команда нашего судна, такимъ образомъ, готова. Иванко, на лицѣ котораго совершенно исчезло выраженіе нѣсколько гнусавой безпечности, смотритъ на отца заискрившимися, внимательными
