баба съ ребенкомъ на рукахъ. Ребенокъ кричитъ, завернутый съ головой въ тряпки. Другой—дѣвочка лѣтъ пяти—бѣжитъ рядомъ, хватаясь за платье. Лицо у бабы озабоченное и сердитое. Тюлинъ становится сразу какъ-то еще угрюмѣе и серьезнѣе.
— Баба идетъ,—говоритъ онъ мнѣ, глядя въ другую сторону.
— Ну?—говоритъ баба злобно, подходя вплоть къ Тюлину и глядя на него презрительнымъ и сердитымъ взглядомъ. Отношенія, очевидно, опредѣлились уже давно: для меня ясно, что безпечный Тюлинъ и озабоченная, усталая баба съ двумя дѣтьми—двѣ воюющія стороны.
— Чё еще нукашь? Что тебѣ, бабѣ, нужно?—спрашиваетъ Тюлинъ.
— Чё-ино̀, спрашиватъ еще… Лодку давай! Чай, черезъ рѣку ходу-то нѣту мнѣ, а то бы не стала съ тобой, съ путанникомъ, и баять…
— Ну-ну!—съ негодованіемъ возражаетъ перевозчикъ.—Что ты кака̀ сильна пришла. Разговаривашь…
— А что мнѣ не разговаривать! Залилъ шары-те… Чего только міръ смотритъ, пьяницы-те наши, давно бы тебя, нѐгодя пьянаго, съ перевозу шугнуть надо. Давай, слышь, лодку-те!
— Лодку? Эвонъ парень тебя перемахнетъ… Иванко, а Иванко, слышь? Иванко-о̀!.. А вотъ я сейчасъ вицей его, подлеца, вытяну. Слышь, проходящій!..
Тюлинъ поворачивается ко мнѣ.
— Ну-ко ты мнѣ, проходящій, вицю дай, хар-ро-шую!
И онъ, съ тяжелымъ усиліемъ, дѣлаетъ видъ, что хочетъ приподняться. Иванко мгновенно кидается въ лодку и хватаетъ весла.
— Двѣ копѣйки съ нее. Дѣвку такъ!—командуетъ Тюлинъ лѣниво и опять обращается ко мнѣ:
— Бѣда моя: голову всеё разломило.
— Тю-ю-ли-инъ!—стонетъ опять противоположный берегъ.—Перево-о-о̀зъ!..
— Тятька, а тятька! Паромъ кричатъ, вить,—говоритъ Иванко, у котораго, очевидно, явилась надежда на освобожденіе отъ обязанности везти бабу.
— Слышу. Давно ужъ зѣватъ,—спокойно констатируетъ Тюлинъ.—Сговорись тамъ. Можетъ, еще и не надо ему… Можетъ, еще и не поѣдетъ… Отчего бы такое голову ломитъ?—обращается онъ опять ко мнѣ тономъ самаго трогательнаго довѣрія.
