Вскорѣ стукъ колесъ замолкъ въ отдаленіи. Слѣпцы опять вытянулись въ линію и пошли по шоссе…
— У тебя, Юрій, легкая рука,—сказалъ старикъ.—И играешь славно…
Черезъ нѣсколько минутъ средній слѣпецъ спросилъ:
— По обѣщанію идешь въ Почаевъ?.. Для Бога?
— Да,—тихо отвѣтилъ юноша.
— Думаешь, прозришь?..—спросилъ тотъ опять съ горькой улыбкой…
— Бываетъ,—мягко сказалъ старикъ.
— Давно хожу, а не встрѣчалъ,—угрюмо возразилъ рябой, и они опять пошли молча. Солнце подымалось все выше, виднѣлась только бѣлая линія шоссе, прямого, какъ стрѣла, темныя фигуры слѣпыхъ и впереди черная точка проѣхавшаго экипажа. Затѣмъ дорога раздѣлилась. Бричка направилась къ Кіеву, слѣпцы опять свернули проселками на Почаевъ.
Вскорѣ изъ Кіева пришло въ усадьбу письмо отъ Максима. Онъ писалъ, что оба они здоровы и что все устраивается хорошо.
А въ это время трое слѣпыхъ двигались все дальше. Теперь всѣ шли уже согласно. Впереди, все такъ же постукивая палкой, шелъ Кандыба, отлично знавшій дороги и поспѣвавшій въ большія села къ праздникамъ и базарамъ. Народъ собирался на стройные звуки маленькаго оркестра, и въ шапкѣ Кандыбы то и дѣло звякали монеты.
Волненіе и испугъ на лицѣ юноши давно исчезли, уступая мѣсто другому выраженію. Съ каждымъ новымъ шагомъ на встрѣчу ему лились новые звуки невѣдомаго, широкаго, необъятнаго міра, смѣнившаго теперь лѣнивый и убаюкивающій шорохъ тихой усадьбы… Незрячіе глаза расширялись, ширилась грудь, слухъ еще обострялся; онъ узнавалъ своихъ спутниковъ, добродушнаго Кандыбу и желчнаго Кузьму, долго брелъ за скрипучими возами чумаковъ, ночевалъ въ степи у огней, слушалъ гомонъ ярмарокъ и базаровъ, узнавалъ горе, слѣпое и зрячее, отъ котораго не разъ больно сжималось его сердце… И странное дѣло—теперь онъ находилъ въ своей душѣ мѣсто для всѣхъ этихъ ощущеній. Онъ совершенно одолѣлъ пѣсню слѣпыхъ, и день за днемъ подъ гулъ этого великаго моря все болѣе стихали на днѣ души личныя порыванія къ невозможному… Чуткая память ловила всякую новую пѣсню и мелодію, а когда дорогой онъ начиналъ перебирать свои струны, то даже на лицѣ желчнаго Кузьмы появлялось спокойное умиленіе. По мѣрѣ приближенія къ Почаеву, банда слѣпыхъ все росла.
