— Задерни занавѣску… Я такъ боюсь этого свѣта…
Дѣвушка поднялась, чтобъ исполнить приказаніе, но неожиданно раздавшійся, въ первый разъ, голосъ больного остановилъ ее:
— Нѣтъ, ничего. Пожалуйста… оставьте такъ…
Обѣ женщины радостно склонились надъ нимъ.
— Ты слышишь?.. Я здѣсь!..—сказала мать.
— Да!—отвѣтилъ онъ и потомъ смолкъ, будто стараясь что-то припомнить.
— Ахъ, да!..—заговорилъ онъ тихо и вдругъ попытался подняться.—Тотъ… Ѳедоръ приходилъ уже?—спросилъ онъ.
Эвелина переглянулась съ Анной Михайловной, и та закрыла ему ротъ рукой.
— Тише, тише! Не говори; тебѣ вредно.
Онъ прижалъ руку матери къ губамъ и покрылъ ее поцѣлуями. На его глазахъ стояли слезы. Онъ долго плакалъ, и это его облегчило.
Нѣсколько дней онъ былъ какъ-то кротко задумчивъ, и на лицѣ его появлялось выраженіе тревоги всякій разъ, когда мимо комнаты проходилъ Максимъ. Женщины замѣтили это и просили Максима держаться подальше. Но однажды Петръ самъ попросилъ позвать его и оставить ихъ вдвоемъ.
Войдя въ комнату, Максимъ взялъ его за руку и ласково погладилъ ее.
— Ну-ну, мой мальчикъ,—сказалъ онъ.—Я, кажется, долженъ попросить у тебя прощенія…
— Я понимаю,—тихо сказалъ Петръ, отвѣчая на пожатіе.—Ты далъ мнѣ урокъ, и я тебѣ за него благодаренъ.
— Къ чорту уроки!—отвѣтилъ Максимъ съ гримасой нетерпѣнія.—Слишкомъ долго оставаться педагогомъ,—это ужасно оглупляетъ. Нѣтъ, этотъ разъ я не думалъ ни о какихъ урокахъ, а просто очень разсердился на тебя и на себя…
— Значитъ, ты, дѣйствительно, хотѣлъ, чтобы?..
— Хотѣлъ, хотѣлъ!.. Кто знаетъ, чего хочетъ человѣкъ, когда взбѣсится… Я хотѣлъ, чтобы ты почувствовалъ чужое горе и пересталъ такъ носиться со своимъ…
Оба замолчали…
— Эта пѣсня,—черезъ минуту сказалъ Петръ,—я помнилъ ее даже во время бреда… А кто этотъ Ѳедоръ, котораго ты звалъ?
— Ѳедоръ Кандыба, мой старый знакомый.
— Онъ тоже… родился слѣпымъ?
— Хуже: ему выжгло глаза на войнѣ.
— И онъ ходитъ по свѣту и поетъ эту пѣсню?
— Да, и кормитъ ею цѣлый выводокъ сиротъ племянниковъ. И еще находитъ для каждаго веселое слово и шутку…
