Въ самый день праздника по обѣ стороны „каплицы“ народъ вытянулся по дорогѣ несмѣтною пестрою вереницей. Тому, кто посмотрѣлъ бы на это зрѣлище съ вершины одного изъ холмовъ, окружавшихъ мѣстечко, могло бы показаться, что это гигантскій звѣрь растянулся по дорогѣ около часовни и лежитъ тутъ неподвижно, по временамъ только пошевеливая матовою чешуей разныхъ цвѣтовъ. По обѣимъ сторонамъ занятой народомъ дороги въ два ряда вытянулось цѣлое полчище нищихъ, протягивавшихъ руки за подаяніемъ.
Максимъ на своихъ костыляхъ и рядомъ съ нимъ Петръ объ руку съ Іохимомъ тихо двигались вдоль улицы, которая вела къ выходу въ поле.
Говоръ многоголосной толпы, выкрикиванія евреевъ-факторовъ, стукъ экипажей,—весь этотъ грохотъ, катившійся какою-то гигантскою волной, остался сзади, сливаясь въ одно безпрерывное, колыхавшееся, подобно волнѣ, рокотаніе. Но и здѣсь, хотя толпа была рѣже, все же то и дѣло слышался топотъ пѣшеходовъ, шуршаніе колесъ, людской говоръ. Цѣлый обозъ чумаковъ выѣзжалъ со стороны поля и, поскрипывая, грузно сворачивалъ въ ближайшій переулокъ.
Петръ разсѣянно прислушивался къ этому живому шуму, послушно слѣдуя за Максимомъ; онъ то и дѣло запахивалъ пальто, такъ какъ было холодно, и продолжалъ на ходу ворочать въ головѣ свои тяжелыя мысли.
Но вдругъ, среди этой эгоистической сосредоточенности, что-то поразило его вниманіе такъ сильно, что онъ вздрогнулъ и внезапно остановился.
Послѣдніе ряды городскихъ зданій кончились здѣсь, и широкая трактовая дорога входила въ городъ среди заборовъ и пустырей. У самаго выхода въ поле благочестивыя руки воздвигли когда-то каменный столбъ съ иконой и фонаремъ, который, впрочемъ, скрипѣлъ только вверху отъ вѣтра, но никогда не зажигался. У самаго подножія этого столба расположились кучкой слѣпые нищіе, оттертые своими зрячими конкурентами съ болѣе выгодныхъ мѣстъ. Они сидѣли съ деревянными чашками въ рукахъ и по временамъ кто-нибудь затягивалъ жалобную пѣсню:
— Под-дайте сліпенькимъ… ра-а-ди Христа…
День былъ холодный, нищіе сидѣли здѣсь съ утра, открытые свѣжему вѣтру, налетавшему съ поля. Они не могли двигаться среди этой толпы, чтобы согрѣться, и въ ихъ голосахъ, тянувшихъ по очереди унылую пѣсню, слышалась безотчетная жалоба физическаго страданія и полной безпомощности. Первыя ноты слышались еще довольно отчетливо, но затѣмъ изъ сда-
