— Неправда,—рѣзко отвѣтилъ Максимъ,—для тебя существуютъ звуки, тепло, движеніе… ты окруженъ любовью… Многіе отдали бы свѣтъ очей за то, чѣмъ ты пренебрегаешь, какъ безумецъ… Но ты слишкомъ эгоистично носишься со своимъ горемъ…
— Да!—воскликнулъ Петръ страстно,—я ношусь съ нимъ поневолѣ: куда же мнѣ уйти отъ него, когда оно всюду со мной?
— Если бы ты могъ понять, что на свѣтѣ есть горе во сто разъ больше твоего, такое горе, въ сравненіи съ которымъ твоя жизнь, обезпеченная и окруженная участіемъ, можетъ быть названа блаженствомъ,—тогда…
— Неправда, неправда!—гнѣвно перебилъ слѣпой тѣмъ же тономъ страстнаго возбужденія.—Я помѣнялся бы съ послѣднимъ нищимъ, потому что онъ счастливѣе меня. Да и слѣпыхъ вовсе не нужно окружать заботой: это большая ошибка… Слѣпыхъ нужно выводить на дорогу и оставлять тамъ,—пусть просятъ милостыню. Если-бъ я былъ просто нищимъ, я былъ бы менѣе несчастенъ. Съ утра я думалъ бы о томъ, чтобы достать обѣдъ, считалъ бы подаваемыя копѣйки и боялся бы, что ихъ мало. Потомъ радовался бы удачному сбору, потомъ старался бы собрать на ночлегъ. А если-бъ это не удалось, я страдалъ бы отъ голода и холода… и все это не оставляло бы мнѣ ни минуты и… и… отъ лишеній я страдалъ бы менѣе, чѣмъ страдаю теперь…
— Ты думаешь?—спросилъ Максимъ холодно и посмотрѣлъ въ сторону Эвелины. Во взглядѣ старика мелькнуло сожалѣніе и участіе. Дѣвушка сидѣла серьезная и блѣдная.
— Увѣренъ,—отвѣтилъ Петръ упрямо и жестко.—Я теперь часто завидую Егору, тому, что на колокольнѣ. Часто, просыпаясь подъ утро, особенно, когда на дворѣ метель и вьюга, я вспоминаю Егора: вотъ онъ подымается на свою вышку…
— Ему холодно,—подсказалъ Максимъ.
— Да, ему холодно, онъ дрожитъ и кашляетъ. И онъ проклинаетъ Памфилія, который не заведетъ ему шубы. Потомъ онъ беретъ иззябшими руками веревки и звонитъ къ заутренѣ. И забываетъ, что онъ слѣпой… Потому что тутъ было бы холодно и не слѣпому… А я не забываю, и мнѣ…
— И тебѣ не за что проклинать!..
— Да! мнѣ не за что проклинать! Моя жизнь наполнена одной слѣпотой. Никто не виноватъ, но я несчастнѣе всякаго нищаго…
— Не стану спорить,—холодно сказалъ старикъ.—Можетъ быть, это и правда. Во всякомъ случаѣ, если тебѣ и было бы хуже, то, можетъ быть, самъ ты былъ бы лучше.
