— Замерзъ пьяный? — предположилъ я. — Упалъ ночью съ откоса, ушибся или заснулъ… А ночью морозъ…
Но Несторъ Семенычъ угрюмо молчалъ.
Въ это время къ тѣлу, покачиваясь, подошелъ другой вотинъ. Онъ давно уже шатался вокругъ, повидимому, безъ цѣли и безъ мысли, то подходя къ тѣлу, то удаляясь. Теперь онъ опять подошелъ, приподнялъ азямъ, посмотрѣлъ еще разъ въ мертвое лицо и взмахнулъ надъ тѣломъ ногой, обутой въ тяжелый лапоть, какъ будто собираясь ударить.
— Лѣшакъ! — закричалъ онъ рѣзкимъ голосомъ. — Пропалъ? Гдѣ твой кыса̀? Гдѣ шапка, гдѣ азямъ?
— Гони его, ребята, — сказалъ полицейскій, сидѣвшій на откосѣ. — Чего онъ тутъ дибаширитъ?
— Нельзя гони меня! — закричалъ вотякъ. — Братъ я ему, братъ!
И вдругъ онъ заплакалъ пьяными слезами и закричалъ какимъ-то необыкновенно пронзительнымъ и скрипучимъ голосомъ, грозя кулаками по направленію къ городу:
— Городской разбойники… Гдѣ ему шапка? Гдѣ ему азямъ? Не твой шапка это,—сказалъ онъ, схвативъ съ головы мертваго брата плохенькую шапчонку слободской работы… — Твой крымской былъ, баско̀й… Пять рубля стоилъ… И азямъ баско̀й былъ…
Онъ сдернулъ азямъ, и тогда стало очевидно, что это не случайная смерть отъ мороза. Руки у мертваго были вывернуты. Очевидно его переодѣвали и обшаривали… Отъ виска по мерзлой землѣ тянулась струйка крови…
Зрители, собравшіеся плотной кучкой, были молчаливы и мрачны… Къ берегу на своихъ бѣговыхъ дрожкахъ подъѣхалъ исправникъ.
Весь этотъ день по городу и особенно по слободкѣ суетились городовые, въ полицейской формѣ, но съ мужицкими лицами, и соколомъ носился околодочный. Полицейскіе съ наивной политичностью разспрашивали слобожанъ:
— Гдѣ-й-то Васютка вашь? Не видать его.
— Рыбачить со вчерашняго дни ушелъ, — недружелюбно отвѣчаетъ слобожанинъ. — Надо што-ли?
— Нѣтъ… Кака̀ можетъ быть надобность… А такъ — што, мекду прочимъ… Не видать его будто.
Пошелъ снѣжокъ. Слободка темнѣла и вся насупилась угрюмо и печально…
А на слѣдующее утро къ берегу подошелъ шитикъ и привезъ съ вотской стороны двухъ парней… Съ ними было двое полицейскихъ и нѣсколыко вотяковъ-понятыхъ. Руки у парней были зачѣмъ-то связаны, хотя было очевидно, что они и не помышляютъ ни о побѣгѣ, ни о сопротивленіи. Лица ихъ
