вязывается свалка. Прибѣгаетъ полицейскій. Но все это такая пьяная безтолочь, въ которой только опытный глазъ можетъ добиться нѣкотораго смысла. Кончается обыкновенно тѣмъ, что изъ сумерекъ съ той стороны опять выплываетъ нагруженный шитикъ, и съ него сходитъ полицейскій Митюха, окруженный гурьбой слободской молодежи. Онъ смѣется, подростки тоже веселы, и благодушно улыбаются взрослые слобожане, сидящіе на завалинкахъ кабаковъ. Только на томъ берегу едва виднѣется черная кучка вотяковъ, которые пьяными голосами кличутъ перевозъ.
— Городской разбойникъ! — несется оттуда. — Грабитель… Давай перевозъ! Исправникъ жалуемся мы…
Но городской берегъ отвѣчаетъ только шутками. Перевоза вотякамъ не даютъ, и „вотская“ сторона постепенно угомоняется…
Гдѣ-нибудь въ „прочихъ мѣстахъ“ это назвали бы грабежомъ. Но здѣсь понятія еще недостаточно опредѣлились. Да, правду сказать, и мнѣ казалось, что это положительно не грабежъ, въ обычномъ смыслѣ. Это игра, охота, которой занимается юношество и о которой взрослые говорятъ съ благодушнымъ юморомъ, вспоминая и свои прошлые годы…
— Вѣрно, что не хорошо это, — соглашался со мной одинъ солидный обыватель. — Ну, только это у насъ съ изстари… Это еще что… Вотъ Коська!.. Ужъ, именно что шутникъ. Идетъ этто вотинъ впереди, а онъ у него сзади въ карманахъ шаритъ. Вытащитъ кысу, деньги тутъ же сосчитаетъ, а пустой кошель назадъ сунетъ. А то вотъ еще Парѳеша тоже. Ну, теперь женился, глупости бросилъ, некогда… А то, бывало, что только дѣлалъ, бѣда! Выудилъ разъ у вотина кошель изъ кармана, обшарилъ, а тамъ только три копѣйки… — „Ахъ ты, говоритъ, вотская морда! Я кругъ тебя цѣлый часъ охаживаю, а ты ужъ все пропилъ? Домой чего несъ? Три копѣйки!“ Да кысой его по мордѣ, по мордѣ. Вотинъ только оглядывается, будто и въ самъ-дѣлѣ виноватъ…
— Охъ-хо-хо… Конечно, нехорошо. Въ прочихъ напримѣръ мѣстахъ за это не похвалятъ… Ну, да гдѣ они, прочія-то мѣста? Далеко… Да и есть-ли?.. Все, чай, какъ у насъ-же…
Однажды въ ясное утро ранней осени, когда морозъ сразу стиснулъ землю, въ слободкѣ пронесся слухъ, что у перевоза лежитъ мертвое тѣло. Я жилъ недалеко отъ рѣки, и мы съ Несторомъ Семеновичемъ пошли къ берегу. Слухъ оказался вѣренъ. У самаго спуска, прорѣзавшагося сквозь крутой береговой откосъ, лежала человѣческая фигура, покрытая азямомъ. Кучка слободскихъ дѣвченокъ испуганными и любопытными глазами заглядывали подъ азямъ, стараясь и вмѣстѣ боясь увидѣть лицо мертвеца. Парней почти не было.
