— И што вы это, Иванъ Прохорычъ, за ругатель за такой… Пустите, пожалуйста…
— А, ты это, Ѳеклушъ? — отзывается хозяинъ уже смягченными нотами. — Съ кѣмъ это ты?..
— Сергѣй Автономычъ это ко мнѣ пришли… Изъ городу…
Городской Сергѣй Автономычъ подтверждаетъ свою самоличность немного сконфуженнымъ бормотаньеімъ.
— А мнѣ-ка што, пришелъ, дакъ… — говорить Иванъ Прохорычъ, но самъ уже отворяетъ дверь, сознавая невозможность отказать Ѳеклѣ Ивановнѣ въ маленькой сосѣдской услугѣ.
— Тятька нынче у меня выпивши, — говоритъ Ѳекла Ивановна… — Нехорошъ онъ во хмѣлю-то. Пустите скорѣе, не чѣмъ здѣсь намъ на дожжичкѣ стоять.
— Ладно, да чуръ, Ѳеклушъ, смотри, у меня дѣтей не перебудите… Тотъ-то разъ порядочно вы, Автономычъ, набезобразили, — дѣтей что-есть перепужали…
Черезъ минуту дверь закрывается. Еще черезъ минуту хозяинъ въ отопкахъ на босу ногу пробѣгаетъ черезъ улицу по направленію къ питейному. Осторожный стукъ въ окно… Сидѣлецъ спитъ крѣпко, поэтому къ хозяину присоединяется ночной сторожъ. За ставнями питейнаго мелькаетъ огонь…
Вскорѣ все стихаетъ. На опустѣвшей улицѣ слободки слышится только ровный шорохъ падающаго дождика, да ночной сторожъ (очередной домохозяинъ) проходить, постукивая палкой о палку.
Всѣмъ болѣе или менѣе извѣстны эти эпизоды изъ жизни Ѳеклы Ивановны, но это нисколько не мѣшаетъ добрососѣдскимъ отношеніямъ. Всѣ знаютъ, что Ѳеклѣ вышла такая жизненная „линія“. Правда, виновата сама: сватались за нее своевременно слобожане, не хуже другихъ прочихъ. Но она не шла. Что-то удерживало ее на этомъ распутьи… Чего-то вѣрно ждала другого, настоящаго, да такъ и засидѣлась…
Я часто видѣлъ ее у Нестора Семеновича, къ которому она заходила или по какой-нибудь сосѣдской надобности, или поболтать. Несторъ Семеновичъ относился къ ней просто и съ видимой симпатіей, чувствуя въ ней что-то родственное. Между ними была та особая дружба, которой не бываетъ между женщинами или между мужчинами, но въ которой никто, даже Дарья Парменовна, не видѣли повода для грубыхъ подозрѣній. И все же въ отношеніяхъ Дарьи Парменовны къ Ѳеклушѣ чувствовалась нотка, если не ревности, то зависти: часть души мужа несомнѣнно отдавалась другой.
