Обвиняемый горячо защищался, но обвиненіе оказалось справедливо. Недѣли черезъ двѣ въ избу Нестора Семеновича влетѣлъ молодой работникъ, весь красный отъ возбужденія, и сообщилъ, что онъ бросилъ работу у Пандина. „Велитъ пробивать подошву подъ подметку въ два ряда̀!“ Тогда какъ изстари было заведено пробивать въ полтора…
— Умру за старую вѣру! — крикнулъ молодой подмастерье и побѣжалъ къ другимъ дѣлиться извѣстіемъ объ измѣнѣ Пандина исконнымъ традиціямъ.
Настоящую бурю слободка пережила въ тотъ день, когда тотъ же Пандинъ въ первый разъ поставилъ на подошвахъ новыхъ сапогъ штемпель М. Б. П., что обозначало „Мастеръ Борисъ Пандинъ“… Прежде всего, — Пандинъ призналъ себя, значитъ, „мастеромъ“, тогда какъ, по смиренному мнѣнію слободки, „мастера“ могли быть только „въ прочихъ мѣстахъ“, а въ слободкѣ жили одни „чеботные“… По этому поводу у Нестора Семеновича сбѣжалась чуть не сходка, и шумъ въ его избушкѣ стоялъ, какъ въ растревоженномъ ульѣ.
— Вывѣску скоро повѣситъ, — заподозрилъ одинъ.
— Деньги на проценты станетъ давать! — пророчилъ другой…
И вывѣску, и ростовщичество слободка могла простить только чужимъ. О евреѣ „Морхелѣ“ Несторъ Семеновичъ, напримѣръ, отзывался не только благодушно, но даже съ нѣкоторой теплотой.
— Справедливый жидъ этотъ Морхель. Я такъ считаю, что лучше, не чѣмъ иные наши.
— А какъ-же, Несторъ Семеновичъ, проценты? — спросилъ я.
— Ну, что-жъ что проценты?.. Ему вѣра дозволяетъ. А Пандинъ не обязанъ. Вѣра не та.
Изъ дальнѣйшихъ разспросовъ я понялъ источникъ инстинктивной вражды къ Пандинскимъ затѣямъ. За Пандинымъ бросятся другіе. Одинъ заведетъ вывѣску, другой штемпель… Тогда придется заводить всѣмъ. А вѣдь отъ этого давалецъ настоящимъ не станетъ… Слободка только напрасно потратится на штемпеля и на вывѣски. А жизнь по прежнему будетъ биться въ тоскѣ и въ скудости. И еще болѣе будетъ матеріала для ироніи.
— Господа̀-а, ма-сте-ра! Какъ-же! Вывѣски у насъ, штемпеля. То были чеботные, теперь стали сапожныхъ дѣлъ мастера. А-кабы не шапка съ вошыо, — все одно по зимамъ надо всѣмъ передохнуть!
По воскреснымъ днямъ съ утра грязіная базарная площадь оживляется. Изъ деревень наѣзжаетъ „воть“ въ своихъ немазанныхъ телѣгахъ, въ саняхъ или верхомъ. Вотяцкія жен-
