Ивановъ, унтеръ-офицеръ, въ старшихъ со мною ѣхалъ, а я въ подручныхъ, — вотъ какъ у меня теперь другой-то жандармъ. Старшему сумка казенная дается, деньги онъ на руки получаетъ, бумаги; онъ расписывается, счеты эти педетъ, ну, а рядовой нъ помощь ему: послать куда, ъа лещами присмотрѣть, то, другое.
Ну, хорошо. Утромъ, чуть свѣтъ еще, — отъ начальника вышли, — гляжу: Ивановъ мой ужъ выпить гдѣ-то успѣлъ. А человѣкъ былъ, — надо прямо говорить, — не подходящій, — разжалованъ теперь... На глазахъ у начальства какъ слѣдуетъ быть унтеръ-офицеру, и даже такъ, что на другихъ кляузы наводилъ, выслуживался. А чуть съ глазъ долой, сейчасъ и завертится, и первымъ дѣломъ — выпить!
Пришли мы въ замокъ, какъ слѣдуетъ, бумагу подали, — ждемъ, стоимъ. Любопытно мнѣ, — какую барышню везти-то придется, а везти назначено намъ по маршруту далеко. По самой этой дорогѣ ѣхали, только въ городъ уѣздный она назначена была, не въ волость. Вотъ, мнѣ и любопытно въ первый-то разъ: что молъ за политичка такая?
Только прождали мы этакъ съ часъ мѣста, пока ея вещи собирали, — а и вещей-то съ ней узелокъ маленькій, — юбчонка тамъ, ну, то, другое, — сами знаете. Книжки тоже были, а болыше ничего съ ней не было: небогатыхъ, видно, родителей, думаю. Только выводятъ ее, — смотрю, молодая еще, какъ есть ребонкомъ мнѣ показалась. Волосы русые, въ одну косу собраны, на щекахъ румянецъ. Ну, потомъ увидѣлъ я — блѣдная совсѣмъ, бѣлая во всю дорогу была. И сразу мнѣ ее жалко стало… Конечно, думаю… Начальство, извините… зря не накажетъ… Значитъ сдѣлала какое-нибудь качество по этой, по политической части… Ну, а все таки… жалко, такъ жалко, — просто, ну!
Стала она одѣваться: пальто, калоши… Вещи намъ ея показали, — правда значить: по инструкціи мы вещи смотрѣть обязаны. — „Деньги, спрашиваемъ, съ вами какія будутъ?“ Рубль двадцать копѣекъ денегъ оказалось, — старшой къ себѣ взялъ. — „Васъ, барышня, говорить ей, я обыскать долженъ“.
Какъ она тутъ вспыхнетъ. Глаза загорѣлись, румянецъ еще гуще выступилъ. Губы тонкія, сердитыя… Какъ посмотрѣла на насъ, — вѣрите: оробѣлъ я и подступиться не смѣю. Ну, а старшой, извѣстно, выпивши: лѣзетъ къ ней прямо. „Я, говоритъ, обязанъ: у меня, говорить, инструкція!..“
Какъ тутъ она крикнетъ — даже Ивановъ, и тотъ отъ нея попятился. Гляжу я на нее, — лицо поблѣднѣло, ни кровинки, а глаза потемнѣли, и злая-презлая… Ногой топаетъ, говорить шибко, — только я, признаться, хорошо и не слушалъ, что она
