Затѣмъ онъ исчезъ за угломъ, а мы съ братомъ долго еще стояли, съ лицами между балясинъ, и смотрѣли то на пустой переулокъ, то на небо, гдѣ, широко раскинувъ крылья, въ высокой синевѣ, въ небесномъ просторѣ, вся залитая солнцемъ, продолжала кружиться и парить большая птица…
А потомъ мы пошли опять въ свой уголъ, добыли удочки и принялись было въ молчаніи поджидать серебристую рыбу въ загнившей бадьѣ…
Но теперь это почему-то не доставляло намъ прежняго удовольствія. Отъ бадьи несло вонью, ея глубина потеряла свою заманчивую таинственность, куча мусора, какъ-то скучно освѣщенная солнцемъ, какъ бы распалась на свои составныя части, а кузовъ казался дрянной старой рухлядью…
Ночью оба мы спали плохо, вскрикивали и плакали безъ причины. Впрочемъ, причина была: въ дремотѣ обоимъ намъ являлось лицо феномена и его глаза, то холодные и циничные, то подернутые внутренней болью…
Мать вставала и крестила насъ, стараясь этимъ защитить своихъ дѣтей отъ перваго противорѣчія жизни, острой занозой вонзившагося въ дѣтскіе сердца и умы…
1894 г.
