— Хорошо сказано,—засмѣялся онъ при этомъ,—только, кажется, это скорѣе парадоксъ, чѣмъ поучительный афоризмъ, который вы намъ обѣщали.
— Счастливая мысль,—насмѣшливо подхватилъ феноменъ.—Это афоризмъ, но и парадоксъ вмѣстѣ. Афоризмъ самъ по себѣ, парадоксъ въ устахъ феномена… Ха-ха! Это правда… Феноменъ тоже человѣкъ, и онъ менѣе всего созданъ для полета…
Онъ остановился, въ глазахъ его мелькнуло что-то странное,—они какъ будто затуманились…
— И для счастья тоже…—прибавилъ онъ тише, какъ будто про себя. Но тотчасъ-же взглядъ его сверкнулъ опять холоднымъ открытымъ цинизмомъ.
— Га!—сказалъ онъ громко, обращаясь къ долгоусому.—Дѣлать нечего, Матвѣй: обойди почтенную публику еще разъ.
Долгоусый, успѣвшій надѣть свою шляпу и считавшій, повидимому, представленіе законченнымъ,—опять замялся. Повидимому, несмотря на сильно помятую фигуру и физіономію, не внушавшую ни симпатіи, ни уваженія,—въ этомъ человѣкѣ сохранялась доля застѣнчивости. Онъ нерѣшительно смотрѣлъ на феномена.
— Ты глупъ!—сказалъ тотъ жестко.—Мы получили съ уважаемыхъ господъ за афоризмъ, а тутъ оказался еще парадоксъ… Надо получить и за парадоксъ… За парадоксъ, почтенные господа!.. За парадоксъ бѣдному шляхтичу-феномену, который кормитъ ногами многочисленное семейство…
Шляпа обошла еще разъ по крыльцу и по двору, который къ тому времени наполнился публикой чуть не со всего переулка.
Послѣ обѣда я стоялъ на крыльцѣ, когда ко мнѣ подошелъ братъ.
— Знаешь что,—сказалъ онъ,—этотъ… феноменъ… еще здѣсь.
— Гдѣ?
— Въ людской. Мама позвала ихъ обоихъ обѣдать… И долгоусый тоже. Онъ его кормитъ съ ложки…
Въ эту самую минуту изъ-за угла нашего дома показалась худощавая и длинная фигура долгоусаго. Онъ шелъ, наклонясь, съ руками назади, и тащилъ за собою телѣжку, въ которой сидѣлъ феноменъ, подобравши ноги. Проѣзжая мимо флигелька, гдѣ жилъ военный докторъ,—онъ серьезно поклонился по направленію къ окну, изъ котораго попыхивалъ по
