непривычный, то съ третьей чарки и подъ ловкой валяется, коли баба на лавку не уложитъ.
Эге, говорю тебѣ, хитрый былъ панъ! Хотѣлъ Романа напоить своею горѣлкой до-пьяна, а еще такой и горѣлки не бывало, чтобы Романа свалила. Пьетъ онъ изъ панскихъ рукъ чарку, пьетъ и другую, и третью выпилъ, а у самого только глаза, какъ у волка, загораются, да усомъ чернымъ поводитъ. Панъ даже осердился.
— Вотъ-же вражій панъ, какъ здорово горѣлку хлещетъ, а самъ и не моргнетъ глазомъ! Другой бы ужъ давно заплакалъ, а онъ, глядите, добрые люди, еще усмѣхается…
Зналъ-же вражій сынъ хорошо, что если ужъ человѣкъ отъ горѣлки заплакалъ, то скоро и совсѣмъ чуприну на столъ свѣситъ. Да на тотъ разъ не на такого напалъ.
— А съ чего-жъ мнѣ,—Романъ ему отвѣчаетъ,—плакать? Даже, пожалуй, это нехорошо бы было. Пріѣхалъ ко мнѣ милостивый панъ поздравлять, а я бы-таки и началъ ревѣть, какъ баба. Слава Богу, не отъ чего мнѣ еще плакать, пускай лучше мои вороги плачутъ…
— Значитъ,—спрашиваетъ панъ,—ты доволенъ?
— Эге! А чѣмъ мнѣ быть недовольнымъ?
— А помнишь, какъ мы тебя канчука̀ми сватали?
— Какъ-таки не помнить! Ото-жъ и говорю, что не умный человѣкъ былъ, не зналъ, что горько, что сладко. Канчукъ горекъ, а я его лучше бабы любилъ. Вотъ спасибо вамъ, милостивый пане, что научили меня, дурня, медъ ѣсть.
— Ладно, ладно,—панъ ему говоритъ.—За то и ты мнѣ услужи: вотъ пойдешь съ доѣзжачими на болото, настрѣляй побольше птицъ, да непремѣнно глухого тетерева достань.
— А когда-жъ это панъ насъ на болото посылаетъ?—спрашиваетъ Романъ.
— Да вотъ выпьемъ еще. Опанасъ намъ пѣсню споетъ, да и съ Богомъ.
Посмотрѣлъ Романъ на него и говоритъ пану:
— Вотъ ужъ это и трудно: пора не ранняя, до болота далеко, а еще, вдобавокъ, и вѣтеръ по лѣсу шумитъ, къ ночи будетъ буря. Какъ-же теперь такую сторожкую птицу убить?
А ужъ панъ захмѣлѣлъ, да во хмѣлю былъ крѣпко сердитый. Услышалъ, какъ дворня промежъ себя шептаться стала, говорятъ, что, молъ, „Романова правда, загудетъ скоро буря“,—и осердился. Стукнулъ чаркой, повелъ глазами,—всѣ и стихли.
Одинъ Опанасъ не испугался; вышелъ онъ, по панскому слову, съ бандурой пѣсни пѣть, сталъ бандуру настраивать, самъ посмотрѣлъ сбоку на пана и говоритъ ему:
