летать… Да мы вотъ тутъ въ лѣсу живемъ, ничего не знаемъ. Она летаетъ, она проситъ, а мы только и говоримъ: „геть-геть, бѣдная душа, ничего мы не можемъ сдѣлать!“ Вотъ заплачетъ и улетитъ, а потомъ и опять прилетаетъ. Эхъ, хлопче, жалко бѣдную душу!
Вотъ выздоровѣла Оксана, все на могилку ходила. Сядетъ на могилкѣ и плачетъ, да такъ громко, что по всему лѣсу, бывало, голосъ ея ходитъ. Это она такъ свою диты̀ну жалѣла, а Романъ не жалѣлъ диты̀ну, а Оксану жалѣлъ. Придетъ, бывало, изъ лѣсу, станетъ около Оксаны и говоритъ:
— Молчи ужъ, глупая ты баба! Вотъ было бы о чемъ плакать! Померла одна диты̀на, то, можетъ, другая будетъ. Да еще, пожалуй, и лучшая, эге! Потому что та еще, можетъ, и не моя была, я-же таки и не знаю. Люди говорятъ… А это будетъ моя.
Вотъ уже Оксана и не любила, когда онъ такъ говорилъ. Перестанетъ, бывало, плакать и начнетъ его нехорошими словами „лаять“. Ну, Романъ на нее не сердился.
— Да и что же ты,—спрашиваетъ,—лаешься? Я-же ничего такого не сказалъ, а только сказалъ, что не знаю. Потому и не знаю, что прежде ты не моя была и жила не въ лѣсу, а на свѣтѣ, промежду людей. Такъ какъ-же мнѣ знать? Теперь вотъ ты въ лѣсу живешь, вотъ и хорошо. А таки говорила мнѣ баба Ѳедосья, когда я за нею на село ходилъ: „Что-то у тебя, Романъ, скоро диты̀на поспѣла!“. А я говорю бабѣ: „Какъ-же мнѣ-таки знать, скоро-ли, или не скоро?“… Ну, а ты все-же брось голосить, а то я осержусь, то еще, пожалуй, какъ бы тебя и не побилъ.
Вотъ Оксана полаетъ, полаетъ его, да и перестанетъ.
Она его, бывало, и поругаетъ, и по спинѣ ударитъ, а какъ станетъ Романъ самъ сердиться, она и притихнетъ,—боялась. Приласкаетъ его, обойметъ, поцѣлуетъ и въ очи заглянетъ… Вотъ мой Романъ и угомонится. Потому… видишь-ли, хлопче… Ты, должно быть, не знаешь, а я, старикъ, хотя самъ не женивался, а всетаки видалъ на своемъ вѣку: молодая баба дюже сладко цѣлуется, какого хочешь сердитаго мужика можетъ она обойти. Ой-ой… Я-же-таки знаю, каковы эти бабы. А Оксана была гладкая такая молодица, что теперь я уже что-то такихъ больше не вижу. Теперь, хлопче, скажу тебѣ, и бабы не такія, какъ прежде.
Вотъ разъ въ лѣсу рожокъ затрубилъ: тра-та, тара-тарата-та-та!.. Такъ и разливается по лѣсу, весело да звонко. Я тогда малый хлопчикъ былъ и не зналъ, что это такое; вижу: птицы съ гнѣздъ подымаются, крыломъ машутъ, кричатъ, а
