больше, а ночью и пойдетъ крутить: бѣгаетъ по лѣсу, смѣется и плачетъ, вертится, пляшетъ и все на дуба̀ налегаетъ, все хочется вырвать… А я разъ осенью и посмотрѣлъ въ оконце: вотъ ему это и не по сердцу: подбѣжалъ къ окну, тар-рахъ въ него сосновою корягой; чуть мнѣ все лицо не искалѣчилъ, чтобъ ему было пусто; да я не дуракъ—отскочилъ. Эге, хлопче, вотъ онъ какой сердитый!..
— А каковъ-же онъ въ виду?
— А съ виду онъ все равно, какъ старая верба, что стоитъ на болотѣ. Очень похожъ!.. И волосы—какъ сухая омела, что вырастаетъ на деревьяхъ, и борода тоже, а носъ—какъ здоровенный сукъ, а морда корявая, точно поросла лишаями… Тьфу, какой некрасивый! Не дай-же Богъ ни одному крещеному на него походить… Ей-Богу! Я-таки въ другой разъ на болотѣ его видѣлъ, близко… А хочешь, приходи зимой, такъ и самъ увидишь его. Взойди туда, на гору,—лѣсомъ та гора поросла,—и полѣзай на самое высокое дерево, на верхушку. Вотъ оттуда иной день и можно его увидать: идетъ онъ бѣлымъ столбомъ поверхъ лѣсу, такъ и вертится самъ, съ горы въ долину спускается… Побѣжитъ, побѣжитъ, а потомъ въ лѣсу и пропадетъ. Эге!.. А гдѣ пройдетъ, тамъ слѣдъ бѣлымъ снѣгомъ устилаетъ… Не вѣришь старому человѣку, такъ когда-нибудь самъ посмотри.
Разболтался старикъ. Казалось, оживленный и тревожный говоръ лѣса и нависшая въ воздухѣ гроза возбуждали старую кровь. Дѣдъ кивалъ головой, усмѣхался, моргалъ выцвѣтшими глазами.
Но вдругъ будто какая-то тѣнь пробѣжала по высокому, изборожденному морщинами лбу. Онъ толкнулъ меня локтемъ и сказалъ съ таинственнымъ видомъ:
— А знаешь, хлопче, что я тебѣ скажу?.. Онъ, конечно, лѣсной хозяинъ—мерзенная тварюка, это правда. Крещеному человѣку обидно увидать такую некрасивую харю… Ну, только надо о немъ правду сказать: онъ зла не дѣлаетъ… Пошутить съ человѣкомъ, пошутитъ, а чтобъ лихо дѣлать, этого не бываетъ.
— Да какъ-же, дѣдъ, ты самъ говорилъ, что онъ тебя хотѣлъ ударить корягой?
— Эге, хотѣлъ-таки! Такъ то-жъ онъ разсердился, зачѣмъ я въ окно на него смотрю, вотъ оно что! А если въ его дѣла носа не совать, такъ и онъ такому человѣку никакой пакости не сдѣлаетъ. Вотъ онъ какой, лѣсовикъ!.. А знаешь, въ лѣсу отъ людей страшнѣе дѣла бывали… Эге, ей-Богу!
Дѣдъ наклонилъ голову и съ минуту сидѣлъ въ молчаніи. Потомъ, когда онъ посмотрѣлъ на меня, въ его глазахъ,
