тилъ… Вотъ и въ могилу пора, а подумаю иной разъ, хлопче, то и самъ смекнуть не могу: жилъ я на свѣтѣ или нѣтъ… Эге, вотъ какъ! Можетъ, и вовсе не жилъ…
Край темной тучи выдвинулся изъ-за густыхъ вершинъ надъ лѣсною поляной; вѣтви замыкавшихъ поляну сосенъ закачались подъ дуновеніемъ вѣтра, и лѣсной шумъ пронесся глубокимъ усилившимся аккордомъ. Дѣдъ поднялъ голову и прислушался.
— Буря идетъ,—сказалъ онъ черезъ минуту.—Это вотъ я знаю. Ой-ой, зареветъ ночью буря, сосны будетъ ломать, съ корнемъ выворачивать станетъ!.. Заиграетъ лѣсной хозяинъ…—добавилъ онъ тише.
— Почему-же ты знаешь, дѣдъ?
— Эге, это я знаю! Хорошо знаю, какъ дерево говоритъ… Дерево, хлопче, тоже боится… Вотъ осина, проклятое дерево, все что-то лопочетъ,—и вѣтру нѣтъ, а она трясется. Сосна на бору въ ясный день играетъ-звенитъ, а чуть подымется вѣтеръ, она загудитъ и застонетъ. Это еще ничего… А ты вотъ слушай теперь. Я хоть глазами плохо вижу, а ухомъ слышу: дубъ зашумѣлъ, ду̀ба уже трогаетъ на полянѣ… Это къ бурѣ.
Дѣйствительно, кучка невысокихъ коряжистыхъ дубовъ, стоявшихъ посрединѣ поляны и защищенныхъ высокою стѣною бора, помахивала крѣпкими вѣтвями, и отъ нихъ несся глухой шумъ, легко отличаемый отъ гулкаго звона сосенъ.
— Эге! слышишь-ли, хлопче?—говоритъ дѣдъ съ дѣтски-лукавою улыбкой.—Я уже знаю: тронуло этакъ вотъ дуба, значитъ хозяинъ ночью пойдетъ, ломать будетъ… Да нѣтъ, не сломаетъ! Дубъ—дерево крѣпкое, не подъ силу даже хозяину… вотъ какъ!
— Какой-же хозяинъ, дѣду? Самъ-же ты говоришь: буря ломаетъ.
Дѣдъ закивалъ головой съ лукавымъ видомъ.
— Эге, я-жъ это знаю!.. Нынче говорятъ, такіе люди пошли, что уже ничему и не вѣрятъ. Вотъ оно какъ! А я-же его видѣлъ, вотъ, какъ тебя теперь, а то еще лучше, потому что теперь у меня глаза старые, а тогда были молодые. Ой-ой, какъ еще видѣли мои глаза смолоду!..
— Какъ-же ты его видѣлъ, дѣду, скажи-ка?
— А вотъ, все равно, какъ и теперь: сначала сосна застонетъ на бору… То звенитъ, а то стонать начнетъ: о̀-охъ-хо-о̀… о̀-хо-о̀!—и затихнетъ, а потомъ опять, потомъ опять, да чаще, да жалостнѣе. Эге, потому что много ея повалитъ хозяинъ ночью. А потомъ дубъ заговоритъ. А къ вечеру все
