Что будетъ, я не зналъ, но на сердцѣ у меня было тяжело. Меня въ жизни никто еще не наказывалъ; отецъ не только не трогалъ меня пальцемъ, но я отъ него не слышалъ никогда ни одного рѣзкаго слова. Теперь меня томило тяжелое предчувствіе.
Наконецъ, меня позвали къ отцу, въ его кабинетъ. Я вошелъ и робко остановился у притолки. Въ окно заглядывало грустное осеннее солнце. Отецъ нѣкоторое время сидѣлъ въ своемъ креслѣ передъ портретомъ матери и не поворачивался ко мнѣ. Я слышалъ тревожный стукъ собственнаго сердца.
Наконецъ, онъ повернулся. Я поднялъ на него глаза и тотчасъ же ихъ опустилъ въ землю. Лицо отца показалось мнѣ страшнымъ. Прошло около полминуты, и въ теченіе этого времени я чувствовалъ на себѣ тяжелый, неподвижный, подавляющій взглядъ.
— Ты взялъ у сестры куклу?
Эти слова упали вдругъ на меня такъ отчетливо и рѣзко, что я вздрогнулъ.
— Да,—отвѣтилъ я тихо.
— А знаешь ты, что это подарокъ матери, которымъ ты долженъ бы дорожить, какъ святыней?.. Ты укралъ ее?
— Нѣтъ,—сказалъ я, подымая голову.
— Какъ нѣтъ?—вскрикнулъ вдругъ отецъ, отталкивая кресло.—Ты укралъ ее и снесъ!.. Кому ты снесъ ее?.. Говори!
Онъ быстро подошелъ ко мнѣ и положилъ мнѣ на плечо тяжелую руку. Я съ усиліемъ поднялъ голову и взглянулъ вверхъ. Лицо отца было блѣдно. Складка боли, которая со смерти матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горѣли гнѣвомъ. Я весь съежился. Изъ этихъ глазъ, глазъ отца, глянуло на меня, какъ мнѣ показалось, безуміе или… ненависть.
— Ну, что-жъ ты?.. Говори!—и рука, державшая мое плечо, сжала его сильнѣе.
— Н-не скажу,—отвѣтилъ я тихо.
— Нѣтъ, скажешь!—отчеканилъ отецъ, и въ голосѣ его зазвучала угроза.
— Не скажу,—прошепталъ я еще тише.
— Скажешь, скажешь!..
Онъ повторилъ это слово сдавленнымъ голосомъ, точно оно вырвалось у него съ болью и усиліемъ. Я чувствовалъ, какъ дрожала его рука, и, казалось, слышалъ даже клокотавшее въ груди его бѣшенство. И я все ниже опускалъ голову, и слезы одна за другой капали изъ моихъ глазъ на полъ, но я все повторялъ едва слышно:
